В этом есть логика - не дать времени Егорову сговориться с патологоанатомом. Теоретически они могли бы побеседовать в самолете, но практически с ними летели еще секретарь ЦК Кузнецов и первый секретарь Ленинградского обкома Попков, а самолетик был наверняка небольшой и шумный. Кузнецов присутствовал и на вскрытии, и если даже глазами на стол не смотрел (ибо зрелище не для всех) - то уж ушами-то все слышал. Как мы помним, патологоанатом как раз и определил инфаркт, но потом, уже побеседовав с Егоровым, сумел запутать этот факт среди медицинского текста, так что на заседании 6 сентября он не прозвучал.
Знал ли все эти прискорбные обстоятельства Сталин? А то! Не такая это сложная материя, чтобы в ней не разобраться. Почему он не применил никаких оргвыводов к Егорову и компании? А какие оргвыводы к ним можно было применить? Поставить на Лечсанупр другого начальника? А толку? Оставалось лишь надеяться, что эта история хоть как-то пугнет кремлевских медиков, отчего в оном заведении станет немножко больше порядка. И тогда ему был прямой смысл передать в Лечсанупр письмо Тимашук - именно с этой целью.
Но все равно следовало провести негласную проверку по линии МГБ. Скорее всего, в этом причина временного разрыва в событиях. Жданов умер 31 августа, а Егоров получил письмо Тимашук лишь 4 сентября. В чем причина задержки? Выходных дней в этом промежутке не наблюдалось, дело было «горячее». Только в одном: письмо проходило проверку по линии МГБ, проверка не выявила ничего подозрительного, и дальше оно отправилось... куда, кстати? Каким путем оно попало в Лечсанупр?
1. Существует версия, что письмо передал Егорову Власик, с которым они были приятелями и регулярно пили на даче. Но, во- первых, передать ему жалобу он не мог, ибо при этом рисковал головой. Максимум, что мог - так это сказать: мол, был такой сигнал. Но тогда что же получается: начальник Лечсанупра, которому начальник управления охраны выдал совершенно секретную информацию, в присутствии третьего лица сообщает это автору жалобы? Он что - МГБ вообще не боится?
2. 7 февраля 1953 года Егоров на допросе показывал, что узнал об этом письме целых два раза. Сначала ему дал прочесть Белов, начальник охраны Жданова (интересно, с какой целью?). Второй раз его предупредил министр госбезопасности. «Вскоре, пока еще был жив Жданов, позвонил мне Абакумов и спросил, не знаю ли я что-то о заявлении Тимашук. Я сказал Абакумову, что читал его на Валдае. Потом Абакумов сообщил мне, что он послал это заявление главе советского правительства».
По сути, Егоров обвиняет как Белова, так и Абакумова в должностном преступлении. Это как если бы Мюллер позвонил Штирлицу и сказал: «Послушайте, штандартенфюрер, вы в курсе, что на чемодане русской радистки обнаружены отпечатки ваших пальцев? Ах, вам уже сказали? Так имейте в виду, я доложил об этом рейхсфюреру».
Поскольку в то время следствие валило на бывшего министра весь компромат, который только могло отыскать, а также усиленно пристегивало его к «делу врачей», эти показания Егорова неудивительны - но и верить им не стоит. Власик хотя бы пил водку с Егоровым, но Абакумов был человеком другого возраста и другого круга общения, так что его даже в этом не заподозришь...
На самом деле можно совершенно точно сказать, когда начальник Лечсанупра узнал о письме - 4 сентября, в тот день, когда он вызвал Тимашук и в гневе кричал и бегал по кабинету. Вы можете себе представить человека, который четыре дня старается нейтрализовать последствия письма, а на пятый вдруг выдает такую эмоциональную реакцию? Можно, конечно, ее разыграть - но ради чего? Кто такая Тимашук, чтобы перед ней спектакли ставить?
Но если Егоров не знал о письме, почему же он созвал 31 августа консилиум? Да все просто: Тимашук не только написала письмо, но и предупредила жену пациента. Ну, а против жены Жданова средства не имелось в принципе. Серьезная была женщина, говорят...
3. Есть еще один вариант: убедившись, что дело не содержит криминала, Сталин отправил жалобу Тимашук министру здравоохранения Смирнову - пусть сам разбирается со своими кадрами. В принципе, это нормальный бюрократический путь подобного документа.
4. Еще один вариант - письмо передали в Лечсанупр из МГБ, чтобы его обсудили и вернули с объяснениями.
5. И, наконец, последняя версия - его вообще не передавали. Вспомним: Егоров только кричал, что ему вернули жалобу, - но не показывал ее Тимашук. Ему сообщили из МГБ, что был такой сигнал, и предложили дать по нему объяснения. Поэтому-то 6 сентября (5-го было воскресенье) он и собрал совещание в Лечсануп- ре, где Тимашук пришлось выдержать форменную битву. Совещание подтвердило правоту «светил медицины». Кстати, согласно материалам «дела врачей», на его стенограмме была пометка Власика, что она отослана Абакумову.
Зачем мы так подробно разбирались в этом мелком вопросе? А потому что с ним завязан другой вопрос, тоже мелкий, но являющийся одним из важнейших пунктов всего дела: в каком из архивов осело это письмо? В архиве Лечсанупра, МГБ или ЦК ВКП(б)?
Вспоминая об этой истории впоследствии, генерал Власик писал:
Этим и закончилась история со смертью Жданова и письмом Тимашук.
Что еще любопытно, так это признание, сделанное Виноградовым уже бериевским следователям, которое раскопал все тот же дотошный г-н Наумов. Профессор, уже, по-видимому, знавший, что скоро будет освобожден, сообщает: «...Необходимо признать, что вскрытие А.А. Жданова, умершего 31 августа, обнаружило тот факт, что он недавно перенес инфаркт миокарда. Поэтому неприятие этого факта... было ошибкой с нашей стороны. Я должен категорически заявить, что у нас не было никакого коварного плана, когда мы ставили диагноз или проводили лечение».
Несмотря на эти слова, врачей освободили, поскольку бериевские люди умели отличать убийство от врачебной ошибки. Впрочем, признание Виноградова ничего не меняет. Мы можем совершенно точно сказать, что в 1948 году по факту смерти Жданова и письма Тимашук не было предпринято никаких действий. А то, что началось в 1952 году, - это уже совсем другая история.
Профессор Этингер и его тень
Дальнейшие изыскания осложняет то, что со «знаковыми» делами МГБ времен Игнатьева связано совершенно запредельное количество фальшивок. После июля 1951 года нельзя верить, в прямом смысле, ни одному свидетельству. Если подделки официальных документов, писем известных людей еще как-то можно отличить, то разделить, например, подлинные и фальшивые протоколы допросов, тексты жалоб и пр. практически невозможно.
Простая ситуация: все тот же доктор Егоров после смены власти в МГБ написал многостраничное письмо на имя Берии. Оно могло сохраниться в архиве от начала до конца, как было написано. А могло случиться и по-другому: где-нибудь осенью 1953 года доктора вызывают в ЦК к какому-нибудь известному товарищу или, что еще лучше, в МВД и просят переписать пару страниц. Вы думаете, он откажется - после прихода к власти Хрущева и всего, что этому приходу сопутствовало? Ага, конечно!
Другая простая ситуация: существует протокол очной ставки бывших работников МГБ Маклярского и Рюмина. Последний - человек, на которого пытались свалить все злоупотребления по «делу врачей». Первый - писатель (в прямом смысле - то есть книги писал). Сделаны протоколы бойко, информацию содержат убийственную. Один лишь вопрос - а присутствовал ли на этих очных ставках Рюмин? Могли ведь посадить того же Маклярского в кабинет, объяснить задачу - и вперед! Он сам чекист, протокол составить
