(«Музыка прошла сквозь воск!»)
Хорошенько дать крысиную толкучку, грызню, возню, «крысы ноги отъели»...
NB! Лирические отступления.
Тих и скромен город Гаммельн...
(Здесь начинается черновик Крысолова)
Мысль: Единственная женщина, которой я завидую — Богородица: не за то, что такого родила: за то, что так зачала.
Старый Немирович-Данченко, при встрече:
— Ну, как Ваш Дофин?
Строки:
Ваше небо — бэль-этаж
Не иконами — талисманами
Остров, где заключаются браки
По соответствию голосов
(Борис, Борис)
D-r Frantisek Kubka. Vratislavova ul<ice> c<islo> 4 Zizkov.
Попытка письма к Розенталю[127] (по совету O. E. Черновой)
Многоуважаемый Леонид Михайлович,
Я ничего не знаю о Вас, кроме Вашего имени и Вашей доброты. Вы же обо мне еще меньше: только имя.
Если бы я по крайней мере знала, что Вы любите стихи — моя просьба о помощи была бы более оправдана: так трудна жизнь, что не могу писать, помогите. Но если Вы стихов — не любите?
Тем не менее, вот моя просьба: нуждаюсь более чем кто-либо, двое детей (11 л. и 6 недель), писать в настоящих условиях совершенно не могу, не писать — не жить.
Если можно, назначьте мне ежемесячную ссуду, ссуду — если когда-нибудь вернется в России прежнее, и субсидию — если не вернется.
(Про себя: знаю, что не вернется!)
Деньги эти мне нужны не на комфорт, а на собственную душу: возможность писать, то есть — быть.
Могла бы ограничиться официальны прошением, но Вы не государство, а человек <фраза не окончена>
Руки — чтоб гривну взымать с гроша...
(Очевидно, ассоциация с Розенталем — кстати, ловцом жемчуга (NB! чужими руками) и, кстати, естественно мне никогда ничего не ответившим.)
10-го марта 1925 г.
Если бы мне сейчас пришлось умереть, я бы дико жалела мальчика, которого люблю какою-то тоскливою, умиленною, благодарною любовью. Алю бы я жалела за другое и по-другому. Больше всего бы жалела детей, значит — в человеческом — больше всего — мать.
Аля бы меня никогда не забыла, мальчик бы меня никогда не вспомнил.
О его имени: мое имя было Борис, был бы Борис — с первого дня был бы Борисом: Борюшкой, Барсиком. Георгий — Сережино имя, мой дар С. и мой удар — себе, потому, д. б. не зовется.
Когда начну?
Буду любить его — каким бы он ни был: не за красоту, не за дарование, не за сходство, — за то, что он есть. М. б. это самая большая любовь моей жизни? Может быть — СЧАСТЛИВАЯ любовь? (Такой не знаю. Любовь для меня — беда.)
И чуть с языка не сорвалось: — Борюшка! — нет, в этом я честна, ну пусть — Георгий. Барашек мой.
— Господи! — (думаю о смерти) не узнать каким ты будешь, не увидеть тебя. Я на тебя за все эти пять недель ни разу не рассердилась (нужно знать меня, мою физическую любовь к свободе и повышенную слуховую чувствительность!). Самое мое острое и частое чувство к тебе — благодарность.
(Продолжение Крыселова: гимн пуговице.)
Волосы вверх, как у музыкантов,
Гениев, прощалыг...
И была доброта в той руке...
(NB! — чьей? 1933 г.)
Запись:
Сыну своему я пожелаю быть, как я, произведением природы, а не искусства.
Демон
Шуман
(Об утрачиваемости первоначального смысла больших имен. Шуман — (Schumann) — башмачник, а
