Но Катя властно притиснула обратно, вдавив круглые плечи Павла Мартыновича в матрас застенчивой работы папского штата Перуджа. И исподлобья, восхитительно-незнакомым взглядом впилась в лицо русского посланника.
Стесненно улыбаясь в ответ, Павел Мартынович сделал тихую попытку расстегнуть на себе жилет. Но она снова перехватила и с силой положила его кисти смирно по обе стороны тела. Все еще стоя на полу, с минуту хищно разглядывала мужа от подбородка через живот до ступней и обратно. Павел Мартынович, скосив глаза книзу, проследил рельеф и вновь сунулся прикрыть хоть самое святое – нелогично уплывший в разные стороны живот. Но она разъяренно отшвырнула липкие присоски ладоней и медленно двинулась сама, словно двумя раскаленными утюгами, руками по его телу вниз. Дойдя до интимного места в панталонах, недовольно остановилась.
– Катя! – снова жалобно сказал откуда-то сзади Павел Мартынович.
– Ах, так? – Катя глядела на указанное место, как на врага.
Быстро присела на кровать, спиной к мужу, и принялась с неожиданной сноровкой развязывать мужу пояс. Одновременно с силой гладила там, где ей не понравилось. Павел Мартынович смотрел в разметавшиеся по спине каштановые Катины волосы, в обнажившийся крупный бугорок первого позвонка, и ему было больно, непривычно и отчего-то тоскливо.
Он умоляюще тронул жену за спину.
– Катя! – в третий раз сказал он, мучительно дыша.
Почуяв прикосновение, она внезапно выгнулась, словно пробежала судорога. С секунду подождала, то ли прислушиваясь к себе, то ли ожидая дальнейшей ласки, и, ничего не дождавшись, быстро подобрала платье выше колен и перекинула ногу через мужнин живот, как амазонка через конский круп…
Так закончился день отъезда кавалера Мальтийского ордена Джулио Ренато Литты из столичного города Неаполя.
Эротические сцены не являются сильным местом русской классической литературы. Литературоведы приписывают пробел нравственному чувству русских писателей и повышенному чувству социальной ответственности.
Дело совершенно в другом.
Русский писатель не желает потакать вкусу публики. Ему не хочется легкого хлеба. Ему хочется хлеба тяжелого и чтобы его было мало.
Русский писатель отчетливо хочет, чтобы его книги читали, но смутно противится тому, чтобы они продавались. Парадокс покажется немцу терминологическим самообманом, французу – шуткой, англичанину – просто придурковатостью. Между тем русский парадокс обаятелен. А обаяние хоть и не снимает противоречия, зато поселяет в русском читателе коренную симпатию к русскому писателю. И лишний раз подтверждает, что русская литература – это все-таки женщина.
Финансовый туман, прочно застилающий сознание русского писателя, порождает зато причудливые химеры. Он производит их из чахлых пригородных осин, приевшихся обыденностью в прозрачной жизни.
Затронув тему читателей, отмечаем попутно, что читателю скучно читать про счастливую семейную жизнь. Читателю только тогда весело про нее читать, когда брезжит супружеская измена.
Любить безгрешно, искренне и стойко -
Какой пустяк для женщины, не так ли?
Сюжет исполнен жизни, если только
Под высочайшим замыслом спектакля -
В финале блуд, злодейство и попойка.
Чем чище страсть – тем выше неустойка.
Так написал незаслуженно позабытый поэт Анджей Добрынин, белоцерковский мещанин, проводив глазами карету с молодой вдовой коронного гетмана – Александрой Васильевной Браницкой.
Скоро и мы отдадим должное этому невинному свойству читательской души.
25
– Больно много чести, – сказал Куракин, проводив Джулио по ступеням Зимнего дворца и снова поднявшись наверх к императрице, в голубую гостиную.
'Говорить? Не говорить?' – Екатерина смерила вице-канцлера взглядом. Она сидела на краю оттоманки, упершись руками в края. Куракин был хитрый лис и хороший тактик. Но говорить с тактиком о стратегии – только с толку сбивать. Стратег у ней один, но он сейчас в Очакове.
После разговора с Потемкиным царица поняла: в мальтийской интриге союзника у нее не будет. Потемкин сделал вид, что понял замысел. Но Мальта ему неинтересна. А значит, инициативы не жди. А значит, нет уверенности, что правильно придумала. Снова тащить воз одной…
– Литта станет зондировать про Острог, – начал Куракин, склоняясь к царице. – А им формально управляет вдова Браницкая. Правда, по закону…
– Скажи, что я готова, – быстро ответила Екатерина.
Куракин вскинул брови и уставился на царицу водянистыми глазами.
– Триста тысяч годового дохода, – прошептал князь.
– А сколько стоит флотская база в Средиземном море?
– Слушаю-с. – Куракин наклонил голову. – Но только…
'Браницкая ведь племянница Потемкина', – хотел сказать маркиз.
– Но только у Мальты – нейтралитет12, – сказал он.
– Не только, – вздохнула царица, глядя в наборный мраморный пол. – Никогда папа не позволит ордену принять на Мальте наш флот. У папы только одна армия: Орден госпитальеров мальтийских. Как же отдать армию чужим, да еще православным? Что же делать, – Екатерина вдруг весело подняла голову, – когда мне нужна Мальта?
Куракин склонился еще ниже, так, что Екатерине стали видны крупные катышки пудры в париковом темени вице-канцлера.
– Мне нужно, чтобы орден сделал решительный шаг к сближению, – сказала царица, вставая с оттоманки. – Сам сделал, маркиз, сам. И притом такой шаг, чтобы я могла доказать: Орден госпитальеров заискивает перед православным двором. Вы меня понимаете?
Такие вещи Куракин понимал с лету.
– Доказать? – на всякий случай переспросил он.
– Шешковский будет уведомлен об мальтийском деле, – усмехнулась Екатерина и стала прохаживаться по комнате. – Располагайте Тайной канцелярией, но чтобы доказательства были у меня на руках, – решительно сказала Екатерина. – За коалицию с Мальтой я готова буду отдать Острог… после нового раздела Польши. Но только они сами должны предложить мне сделку. Не я им, а они мне. Коалиция, маркиз.
Куракин выпрямился и посмотрел по сторонам. Стена против входа в комнату была теперь раздвинута, и из зимнего сада, примыкавшего к гостиной, лился яркий зеленоватый свет. Весеннее питерское солнце, вдруг пробившись сквозь скучную утреннюю дымку, заиграло на стеклах оранжереи, на зелени виноградных лоз, и из сумрака гостиной, обшитой голубым шелком, зимний сад казался окном в нереальный, чудесный мир, где сбываются любые желания.
– Во Франции назревают события, ваше величество, – сказал Куракин. – Орден уже год не получает респонсий с французских поместий. Но пока получает с итальянских…
– Как не помешал бы итальянский поход какого-нибудь сумасшедшего французского генерала из этих… из новых! – мечтательно перебила Екатерина. – Мы бы убили двух зайцев: поставили бы Австрию на колени за помощь их итальянским княжествам и заодно лишили бы орден последних денег. Ордену останется – один Острог. И тогда…
– Но папа, – тихо сказал Куракин, искусно повторяя мысль императрицы. – Папа никогда…
– У них скоро не будет папы! – отрезала Екатерина.
