несложно…'
– Бал, – нелепо отозвался Джулио.
– Ну какой у Скавронского бал! Объедятся и ну в карты играть! – Александра весело потирала теперь вперекрест свои плечи. – Так не написал? Хотите, я напомню? Там будет весь Петербург. Это странно, что про вас забыли. Это прямо удивительно. Впрочем, этого не может быть. Вы, верно, еще не разбирали почты…
Джулио смотрел в лицо Александре Васильевне и почти не понимал, о чем она говорит…
48
– Сашка! Боже мой, Сашка!
Павел Мартынович вздрогнул. 'Кто это кричит?' – с беспокойством подумал он, резво выскочил из кабинета и с парадной площадки второго этажа увидел внизу, среди вчерашних сундуков, обнявшихся и повизгивавших сестер. 'Эк ее прорвало!' – подумал он в адрес жены и радостно заспешил вниз.
– Ты что же это, мать, без доклада, понимаешь? – сказал он со слезами умиления на глазах. – По конюшне соскучилась? Сейчас как всыплю! – он схватил Александру за руку и припал губами.
– Подумаешь, начальник! – фыркнула Александра. – Я не к тебе, я к Катьке. Всыпал? – она потрепала графа по голове.
– Ну ладно-ладно, папа! – ревниво сказала Катерина Васильевна. – Откуда столько жару?
– Не тебя, так хоть сестру, эт самое… – Скавронский не выпускал Сашиной руки.
– На колу висит мочало, начинаем все сначала, – рассмеялась Александра. – Мартыныч! Ну, ты как?
– Да как?… – Павел Мартынович поглядел на жену.
– Понятно. – Александра снова повернулась к сестре. – Кать, ну ты просто… – она оглядела Катю с ног до головы. – Если еще брильянты надеть…
– Никак у ней без яду не получается, – вздохнула Катя.
– Вот именно, – обиделся за жену Павел Мартынович. – Она и без брильянтов, эт самое…
– Ты в именья собираешься, Мартыныч? – перебила Александра, сдвигая брови. – Весна на дворе. Вот и давай двигай. А мы сами разберемся, кого брильянтами… эт самое… а кто и так перебьется.
Внезапная мужиковатость Александры была тем любимейшим свойством, на которое Потемкин долгие годы безошибочно клевал, как лосось на энергичную навозную мушку.
После обеда сестры уединились на Катиной половине. Катя, против обыкновения, не прилегла, а уселась на краешек бюро, покачивая ножкой в черном шелковом чулке. Александра привольно раскинулась в креслах.
'Жалко, Левицкого нет, – думала Александра. – Картина 'Сестры размышляют о высоком'. Где это она выучилась бедром на столик? Шикарно. Шикарно – это когда не разберешь: вульгарно или случайно'.
– У тебя что, траур? – Александра показала глазами на черный чулок.
– Мода, – пожала плечами Катя и поддернула платье до колен.
– Тебя прямо не узнать. – Александра поднялась с кресла и обошла Катю кругом. – Уехала медленная, а приехала такая быстрая. Давай признавайся, кто тебя в Неаполе пришпорил?
– Ты с ума сошла! – Катя всплеснула руками. – Ты не представляешь себе эту дыру! Описываю: мужчины – парикмахерские, женщины – лошади, дипломаты – помесь того и другого…
Слова сыпались из Катерины Васильевны словно сухие горошины. И с такой бойкостью, что Александра только диву давалась. Как будто сестра долгие месяцы провела среди безнадежно глухих, а теперь с наслаждением погрузилась в море звуков собственного голоса.
'Как это – 'помесь парикмахерской с лошадью'?' – подумала Александра и рассмеялась.
– Очень смешно! – сказала Катя. – А у тебя тут кто новенький?
– А у меня мальтийский рыцарь! – сказала Александра. – Что письмо от тебя привез. Был у меня сегодня утром. Подгадал, когда я одна была…
Катя так и застыла с полуоткрытым ртом.
– Вот это мужчина, – словно бы не заметив, продолжала Александра. – Джулио Ренато Литта… – Александра мечтательно обвела глазами комнату. – Как он тебе показался?
– Да ведь он монах! – вырвалось у Кати.
Так ребенок после решительного отказа родителей выкрикивает: 'Ну почему? Почему?' – в последней надежде на чудо.
– И что? – Александра подошла вплотную к сестре и, приподняв на ладони, стала поигрывать Катиным кулоном в виде остролистого креста, волшебно спасенного Джулио из недр неаполитанского рынка. – Какой милый крестик! А где же Гришино кольцо?
– Не хочешь – не говори, – сказала Катя, приходя в себя и обиженно отстраняясь от сестры. – А Григорий знает?
– Между прочим, все интересовался, когда ты приедешь. – застарелая ревность мелькнула в голосе Александры.
– Можно подумать, он не знал, – потерянно сказала Катя.
– Ну ты, душа моя, самоуверенна, как прежде… – усмехнулась Александра. – А светлейшему нравится, когда я влюбляюсь. Ты забыла? Потом станет в постели выпытывать подробности и распалится так, что хоть святых выноси…
Александра забавлялась Катиным смущением.
– Постой, – сказала Катя. – Ладно Потемкин… А как же Федор? Ах ты, Боже мой! А Головкин-то как же?
Мысли прыгали в Катиной голове, как кенгуру, она никак не могла собрать их в стайку.
В комнату вошла баба Нюня.
– Девки, чай пить.
– Папа у себя? – быстро спросила Екатерина Васильевна.
– Сейчас спустится.
– Иди, Саша, вниз, я сейчас, – сказала вдруг Екатерина Васильевна и вышла из комнаты.
'Что- то здесь не так, -смутно думала Катя, почти бегом пробираясь по огромному дому к кабинету мужа и вспоминая обрывки разговора со старшей сестрой, выражение лица. – Как-то все это… подозрительно. Нехорошо'.
Но что именно и почему 'нехорошо' – этого наша Екатерина Васильевна никак не могла бы объяснить.
Вернувшись от Александры, Джулио бросился к давешней куче визитных карточек. Приглашения на бал у Скавронских не было.
Джулио обессиленно опустился на диван. Рыцарь был в буквальном смысле слова смят. Мысли прыгали от Кати к острожской ординации, оттуда – к черной шали Александры, ее полным рукам и сладострастным складкам на талии, от Александры – к Георгиевскому кресту.
Эта черная птица над нами – плохая примета,
Как разумная мысль в горячем любовном бреду, – пришли вдруг на ум строки Петрарки. 'В шторме эмоций ищите якорь разума', – вспомнились следом слова де Рохана.
Джулио потряс головой и поймал первую попавшуюся разумную мысль. 'От Александры, выходит, зависит исход острожского дела. А Александра сделала ему женские намеки. Стало быть, судьба острожской ординации зависит теперь от…' Джулио покраснел и невольно огляделся по сторонам. В соседней комнате постанывал Робертино, и эти вздохи вдруг показались ему исполненными совершенно другого смысла. 'Так, вероятно, сходят с ума', – подумал Джулио.
Внизу, у парадной двери, зазвонил колокольчик. Джулио от неожиданности вскочил. Услышал, как Робертино, охая, спустился, потом поднялся и постучал в дверь.
– Записка, – сказал Робертино.
Джулио как зачарованный кивнул.
Прием в честь приезда Павел Мартынович, как обычно, устраивал на двести персон. Меньшее
