равноденствия 1787 года был разбит страшной бурей на траверзе мыса Калиакрия, неподалеку от Кинбурна. Погибли три линкора, все большие фрегаты с артиллерией и масса швивок.
– Да какой там флот! – махнул рукой Волконский.
– Ну как же! – поддержал земляка виконт с воротником. – Столько было шума! И где же он, флот?
– Утоп! – вертя головой, сказал Волконский. – Вы знаете, – понизив голос, он наклонился над столом, – когда правят фа-во-риты – беда! – и победно откинулся на спинку.
Барон Тестаферрата наблюдал за Волконским из-под тяжело приспущенных век.
Гости снова переглянулись.
'Не переиграть, – подумал посол. – Где же Лаура?'
– С другой стороны, господа, только за истекший год в Севастополе построено три новые верфи, – важно сказал Дмитрий Михайлович.
– А где это – Севастополь? – как парусом, всколыхнул воротником виконт Аджюс. – Греция?
– Крым. Россия. Порто-франко в Черном море, – отрывисто сказал Волконский, стреляя глазами по сторонам.
Джианна, свернув на медной машинке сигаретку, воткнула ее в эбонитовый мундштук и прикурила.
Волконский боролся с искушением спросить, где Лаура. Однако тяжелый взгляд барона из-под приспущенных век напоминал: бывают ошибки, а бывают непростительные ошибки.
– Ну что, предупредили вас в Валетте, как опасно иметь связи с мальтийской аристократией? – с усмешкой подал голос арбузный маркиз Кассар, изящно переводя разговор с русского флота на мальтийскую аристократию.
– Я давно не видел Дублета, – легко сказал Волконский.
Гости в третий раз переглянулись.
– Вы всегда так откровенны, граф? – разжал наконец губы барон Тестаферрата.
– Не всегда, – коротко ответил Волконский.
Он узнал все, что было нужно.
– Здесь нет чужих ушей, – сказал виконт Аджюс с воротником-парусом. – Здесь даже слуги – родственники. Чего вам бояться? А при вашей любви к оружию… я хотел сказать – к антиквариату… вы всегда сумеете постоять за себя.
Волконский насторожился.
– Граф, давайте не будем ходить вокруг да около, – вмешался Кеткути-Ганадо и снова двинул местами, где то ли были, то ли никогда не было бровей. – Как вы думаете – сколько осталось ордену?
'В ход пошла тяжелая артиллерия', – подумал Волконский.
– В каком смысле? – осведомился он.
– У нас могут быть разные религии, – продолжал Кеткути. – Но когда дело касается земли – религиозная рознь уступает место расчету. Россия теперь – великая страна. Выскользнуть из солидарных клещей Турции со Швецией, невзирая на потерю флота, – это нужно иметь длинное дыхание. И если Священный орден не чувствует священного трепета (Кеткути усмехнулся), это говорит только об одном: высокомерие застилает глаза вернее черной повязки слепца. Но никогда не спешите избавить сатрапа от иллюзий. Никогда ведь не знаешь – кто придет на его место…
Волконский вдруг поймал себя на мысли, что с удовольствием слушает этого графа с похмельной фамилией.
– Сатрапа? – удивился Волконский.
– Ну, мы-то здесь, на острове, не шибко высокомерны. Мы, – Кеткути обвел рукой собравшихся, – склоняем головы перед священным военным орденом рыцарей-госпитальеров. Но только это наша земля. И за эту землю мы слишком много пролили крови и слишком много отдали денег23 задолго до захода в Большую гавань кораблей Лилль-Адама. И кто этого не понимает – тот ничего не поймет на острове.
Вошел слуга с разожженным кальяном.
Гости по очереди затянулись, и резкий запах гашиша вывел Волконского из политического состояния и снова привел в эмоциональное. 'Да где же она? Обещали – и нету', – грустно подумал он.
И, представив лицо Лауры, ощутил теплую волну в непосредственной близости от сердца.
Слуга поднес ему в очередь глиняный змеевик. Волконский вдруг потянулся губами и сделал затяжку.
Он был честно и прямо поражен откровенностью мальтийцев.
'А чем, собственно говоря, они рискуют? – взвешивал он, чувствуя, как приятный туман мягкими лапами подступает к основанию черепа. – Я что, побегу докладывать Лорасу? И что они сказали такого, чего в ордене не знают и без моих докладов?'
'Канцелярия ордена потому и дает им с барского плеча подряды на поставку муки, – инструктировал Шешковский, – чтобы превратить мальтийскую знать в заурядных торговцев. И давно превратились бы, да остров слишком мал. Плюс грамотные вожди и железная субординация… Что возможно лишь на этаком крохотном пространстве…' – Шешковский вздохнул и грустно обвел глазами огромную карту Российской империи на стене кабинета.
Волконский глянул исподтишка на одутловатое, породисто-свирепое лицо барона Тестаферраты и поежился.
'Похоже, – думал он, – эти все повязаны круговой порукой. орден надеется, что закрыл вопрос. Откупился подрядами, уважил сумрачных подземных царьков. А они, видишь ты, играют не в деньги…'
– Так как же вы скажете? – донесся голос барона Тестаферраты.
– Если вы скажете 'да', – вдруг подала голос доселе молчавшая Джианна Тестаферрата, – мы с вами перейдем к более приятным занятиям. – и, выпустив облако дыма, ткнула мундштуком куда-то в глубину дома.
Гости приятно закивали.
'Вот оно что!' – похолодело подумал Волконский сквозь сиреневый туман и уставился в ту сторону, куда показал мундштук.
Несмотря на легкое опьянение от гашиша, он вдруг почувствовал, что нужно сдаваться. В голове нарисовались знаменитые три 'у' русской разведки: 'Угадать, угодить, уцелеть'.
'Все правильно', – подумал он.
'Когда не знаешь, что делать, – плыви по течению, – учил Шешковский. – Можно все – водку, баб, наркотики. Главное – помни как 'Отче наш': ты служишь российскому престолу. Коль не забудешь в угаре – оно само вынесет куда надо. Забыл – не обессудь'.
– А разве мне предложили выбор из 'да' и 'нет'? – медленно и важно сказал Волконский, сомневаясь: может, и вправду предложили, да он пропустил?
– Граф! Вы странный человек. – Тестаферрата не спускал с него глаз. – Разве мы недостаточно откровенны? Я могу сказать прямее…
– Не стоит, – быстро сказал Волконский.
'А еще говорят, в России разврат', – подумал посол.
– В обществе с жесткими нормами разврат есть движение души, – словно прочел его мысли барон Тестаферрата. – А когда нормы расплывчаты – разврат есть только движение тела.
Волконский обвел глазами теплую компанию, остановился на Джианне, порочно похожей на Лауру, и соблазн жаркой волной прихлынул к лицу юного посла. 'Дикость', – подумал он.
– Хорошо, – сказал Волконский. – Я передам.
И поднялся.
'Что кому передать?' – пьяно подумал он.
– Джианна, проводи, – сказал барон.
Гости важно посмотрели вслед пунцовому Волконскому, который на этот раз не сделал никаких усилий, чтобы покраснеть.
В глубине дома оказался внутренний дворик, скорее похожий на колодец, весь в цветах.
Отблеск закатного солнца окрасил колодец в розовый цвет, и сочетание зеленого с розовым навело Волконского на любимую мысль о странном круговороте веществ в природе. 'Все крутится, все вертится. Закон природы', – твердо подумал он.
На скамейке сидела девушка. Волконский узнал поворот руки, мягко опущенной на спинку. Еще ни разу
