не видел он Лауру со спины. 'А тоже ничего!' – ухарски подумал он и заметил справа распахнутую во дворик застекленную дверь. А за дверью – помещение, где стояла ослепительной белизны кровать с разобранной кружевной постелью.
– Лаура, – позвала Джианна, подходя к скамье.
Встрепенувшись, девушка стремительно встала и во весь рост повернулась к гостю.
– Мама! – потрясенно сказал Волконский, сделал по инерции два лишних шага и наткнулся на Джианну.
– Я слушаю, – обернулась Джианна.
– Это я не вам, – бросил Волконский, не сводя глаз с чудесного явления.
Лаура была ослепительно красива. Она была так прелестна и желанна, что юный русский посол отстраненно отметил: он попал в водоворот, где, плывя по течению, трудно выделить компонент пользы для Отечества.
– Ну вот, – сказала Джианна. – До утра сюда никто не придет. Веди себя прилично. – она сухо кивнула дочери и удалилась.
Лаура смотрела графу в лицо. Она вся стояла перед ним как на ладони: то ли дорогая покупка, то ли краденая невеста, то ли просто подарок судьбы.
Волконский запрокинул голову, поглядел в квадрат закатного неба над головой. 'Хоть бы дождь', – тоскливо подумал он. Набрал полную грудь воздуха. 'Здравствуйте', – хотел сказать он. Но оставшаяся во дворике часть атмосферы предстала до такой степени хрупкой, что на язык наворачивалось гуманное 'До свидания'.
Волконский стал осторожно выдувать воздух через ноздри.
Лаура вдруг сделала шаг вперед, взяла графа за руку и решительно повела в дверь, на которую граф боялся даже смотреть.
Этот волшебный сон граф Дмитрий Михайлович Волконский не мог потом забыть всю жизнь.
'Что это было?' – думал он на следующее утро, уставившись через окно на ребристые ставни борделя на противоположной стороне страда Форна.
Он ожидал рассудочной страсти без страсти: выкуп, предложенный неизвестно за какую сделку. А получилось – просто утонул в ее нежности, занемог в ее чистых и сладких порывах.
Лаура вся затопила его, так полно и наверняка, что сама попытка осмыслить захлебывалась в волнах лучезарного восторга.
Присев на кровать, он интеллигентно повернул Лауру к себе спиной и, твердо схватив обеими руками за грудь, впился гусарским поцелуем в шею. Она замерла и сидела, сложив руки на коленях.
Тяжелая волна возбуждения – от овечьей покорности девушки – подкатила под самое горло графа. Он хищно скользнул рукой Лауре на бедро и принялся подтягивать длинное платье, собирая его в гармошку. Не отрываясь от шеи, он краем глаза следил через ее плечо за змеящейся вверх материей и страстно желал увидеть нижнюю белую юбку.
Вместо нижней юбки из-под платья показалась смуглая Лаурина коленка, и граф от неожиданности зарычал. Нижней юбки не было. 'Сразу!' – подумал граф.
Лаура, опустив голову, безучастно смотрела на руку графа и на свое колено. И вдруг, развернувшись, схватила Волконского за запястья. Сжала с девичьей силой и посмотрела прямо в глаза. Граф отвечал со всей лучистостью, какую мог собрать в организме. С сожалением отметил, что платье скользнуло обратно вниз… Лаура приложила обе его ладони к своим щекам…
Граф потерянно смотрел на лицо Лауры в своих ладонях, и грубый приступ желания вдруг осел на дно, как оседает кофейная гуща от сверкающего кубика льда, брошенного в чашку. Быстро поднявшись, она оперлась коленкой о край кровати и, бросив его руки, стиснула ладонями его виски. И стала целовать в края губ, в щеки, в бугры бровей, едва касаясь, неумело и трепетно.
Теперь граф сидел как неживой. Его захлестнуло волной такой несказанной нежности, что закружилась голова. И он потом долго-долго, бесконечно целовал ее всю, поначалу не давая воли рукам, боясь спугнуть резким движением…
Что это было? Приворот? Гашиш? Но отчего же сейчас, утром, без всякого гашиша, он едва сдерживает себя, чтобы не броситься в Бурмаррад, в Мтарфу, к черту на кулички, чтобы только увидеть ее, Лауру? Ночную русалку, отдавшуюся ему по велению гражданского чувства – самому нелепому из любовных велений? И где же самое естественное из мужских чувств – легкое презрение после легкой победы?
Наперекор всем законам полудикая дочь полуденной Мальты вдохнула в русского графа саму себя. И самовольно распоряжалась теперь внутри, целиком забрав душу графа в нежные и тонкие пальцы.
51
В десять часов вечера наемная карета кавалера Джулио Литты подъехала к парадному подъезду графа Павла Мартыновича Скавронского.
Дом был расцвечен так, что толпа народа на Миллионной еще саженей за двести щурилась от модного света полусотни газовых фонарей.
Джулио явился в черной рыцарской накидке с белоснежным шелковым мальтийским крестом на груди и маленьким Георгиевским – под шеей.
Робертино, соскочив с подножки, кинулся в подъезд, лавируя меж гостевых экипажей, и вскоре дворецкий громовым контральто доложил нараспев на всю Миллионную:
– Мальти-ийский кавале-ер Креста и Благочестия владетельный граф Джу-у-улио Ренато Литта-а-а-а!
'А- а-а!' -покатилось по Миллионной, по переулкам, отражаясь от разожженных окон огромного особняка.
Все замерло. Все, что подымалось по крыльцу, что шевелилось и копошилось в ограде возле пролеток, и даже ровный гул взаимных приветствий под порталом, в настежь распахнутых дверях, где снимались накидки, плащи и шубы, – все на секунду замерло и оборотилось.
Джулио взошел по парадным ступеням.
'Рыцарь… Мальта… рыцарь… рыцарь…' – прошелестело в сыром столичном воздухе.
Джулио был так взволнован, что сперва даже не узнал, не увидел Катю, мирно стоявшую в глубине. И направился к Павлу Мартыновичу, на переднем плане.
– Ба-атюшки! – вскрикнул Павел Мартынович, неделикатно выпуская руку князя Куракина.
Князь нахмурился.
– Сколько лет, сколько зим! – кричал Павел Мартынович.
Все задвигалось вокруг в прежнем ритме.
Катерина Васильевна втайне поразилась впечатлению, которое произвел приезд рыцаря на ясновельможный питерский свет.
В Неаполе Джулио явился рядовым посетителем посольства. Сегодня он прибыл первостатейной знаменитостью.
Александра, на правах сестры также встречавшая гостей внизу, пожала Кате руку выше локтя. И Катерина Васильевна, словно только ждала команды, невольно сделала шаг вперед.
– Бон суар, – сдержанно сказал Джулио и поцеловал сухими губами тонкую шелковую перчатку хозяйки.
Катерина Васильевна немо смотрела на рыцаря.
Тайная мысль, что красавец монах, этот огромный и властный мужчина с романтического острова Мальта, Георгиевский кавалер и герой битвы при Котке, наследный миланский герцог, о котором трещит весь Петербург, третьего дня стоял у нее под окнами, как мальчишка… Эта мысль наполнила сердце Катерины Васильевны совершенно незнакомым ощущением, близким к полному женскому счастью.
Катерина Васильевна Скавронская только теперь, в эту секунду, всей душой поняла: роман начался. Дороги назад нет, и обложка захлопнулась.
Укол женского тщеславия довершил подспудную работу души. Обложка захлопнулась с нежным звуком
