Это к вопросу о том, как грубо и беспардонно врет Никита Сергеевич. И ведь наверняка его версия пошла в народ, и многие именно по ней судили о том, что, собственно, произошло в Горках.
Итак, что же было дальше? 24 декабря на совместном совещании врачей и оставшейся части Политбюро (кроме Троцкого) был выработан следующий режим: «1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений». Ответственным за этот режим был опять же Сталин. Едва ли это сильно порадовало Ильича, да и Сталина тоже — но приказ есть приказ.
В тот же день Ленин стал диктовать свое знаменитое «Письмо к съезду», где говорится о «необъятной власти» Сталина, — еще бы, эту власть он смог почувствовать на себе! А 4 января он внезапно потребовал продиктованное 24 декабря письмо и добавил знаменитый отрывок о «грубости» Сталина. Тут может быть только одно объяснение: либо он узнал о конфликте Сталина и Крупской, либо «посоветовался» с ней о характере Сталина. Ну и что та могла по этому поводу сказать?
Однако инцидент, который сам по себе не стоил выеденного яйца, получил еще и дальнейшее продолжение. 5 марта, узнав, наконец, от жены подробности конфликта, Ленин выходит из себя и пишет Сталину письмо: «Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное (Сталин и Крупская к тому времени помирились. — Е. П.), но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».
Володичева, секретарь Ленина, передала письмо из рук в руки. «Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними. 'Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь'. (Так вот по какому поводу были произнесены эти слова! А у нас представляют дело так, словно он сказал это о 'Письме к съезду'! — Е. П.) И продолжал: 'Я не медик, я — политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость'[69]».
Действительно, письмо Ленина жестокое и злое — чего стоит одно язвительное «уважаемый» в начале. А кроме того — Сталин мог этого не знать, но копии были отправлены Зиновьеву и Каменеву.
Сталин, действительно, извинился. 7 марта он пишет: «Т. Ленин! Недель пять назад (? — Е. П.) я имел беседу с т. Надеждой Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: 'Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича' и пр. (Не стоит забывать, что у врачей были основания. Новый приступ болезни произошел у Ленина на следующий день после того, как он приступил к работе. — Е. П.).
Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое против Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считаю своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть.
Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя 'вина' и чего, собственно, от меня хотят».
Вот, собственно, и все факты. Естественно, люди, поднаторевшие в политике, тут же найдут здесь множество извилистых ходов и сложных интриг. Но дело-то чисто бытовое, и любой человек, хотя бы раз в жизни разбиравший чужой семейный скандал, легко поймет, что произошло. Скорее всего, Сталин, который тоже был человеком горячим, хотя и умел сдерживаться, вышел из себя и… не то что наговорил Крупской лишнего или, как говорят, обматерил ее, но просто поговорил с ней тем тоном, каким он разговаривал, когда злился, — а, как вспоминают, общение с разозлившимся Сталиным было не для слабых нервов. Поэтому-то он и не понимал, в чем его вина, а Крупская «рыдала и каталась по полу».
Вот и ответ на то, откуда взялось беспокойство о «грубости» у человека, который никогда не был озабочен манерами товарищей по партии, даже если они доходили до откровенного мордобоя. Жену обидели!
И напоследок обратимся к воспоминаниям Кагановича. В то время в среде партийцев вся эта история отнюдь не была тайной, хотя бы уже потому, что она была известна Зиновьеву и Каменеву, а через них и прочим. «Мне Сталин однажды сказал по поводу письма Ленина, — вспоминает Каганович: 'А что я тут могу сделать? Мне Политбюро поручило следить за тем, чтоб его не загружать, чтоб выполнять указания врачей, не давать ему бумаги, не давать ему газет, а что я мог — нарушить решение Политбюро? Я же не мог! А на меня нападают'. Это он с большой горечью говорил мне лично, с большой горечью. С сердечной такой горечью».
«Отравитель»
Ленин был человеком вспыльчивым и нервным. Пока все было хорошо, эти качества давали ему тот особый «ленинский» тонус, которым он так прославился. Но стоило вождю заболеть, как эти качества тут же обратились против него. У Ленина было поражение мозга, инсульт — это такая болезнь, при которой нельзя сказать точно, долго ли еще проживет человек и в каком состоянии он будет находиться. Одни люди почти полностью поправляются, у других болезнь идет по нарастающей. Конечно, после первого удара может последовать и второй, но когда — через десять дней или через десять лет, — не скажет никто.
Ленин всегда отличался отменным здоровьем и, как любой здоровый человек, психологически тяжело переносил болезнь. Можно сказать, что идея самоубийства не оставляла его с самого начала заболевания. Впервые он обратился к ней еще в мае 1922 года. Мария Ульянова вспоминает: «Зимой В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю когда, но как-то в тот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Ст. обещал. Почему В. И. обратился с этой просьбой к Ст.? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности».
А теперь попрошу у читателя терпения и извинения за очень длинную цитату. Мария Ильинична рассказывает, как это было:
«30 мая (1922 г. — Е.П.) Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина… указывал, что
