Второе убийство Сталина

Ужин, который совсем не ужин

Так что же произошло на даче в Кунцево 1 марта 1953 года? Чьим свидетельствам можно доверять? Кто там вообще присутствовал-то?

Присутствовал и, естественно, оставил свою версию Хрущев. Согласно его мемуарам, 28 февраля, в субботу Сталин вызвал самых близких ему членов Политбюро в Кремль.

«И вот как-то в субботу, — пишет Хрущев, — от него позвонили, чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали. Он говорит: 'Давайте посмотрим кино' Посмотрели. Потом говорит снова: 'Поедемте, покушаем на Ближней даче'

Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, о*/е//б поздний ужин обедом. Мы кончили, его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его 'обеды Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-нибудь неожиданность…».

Вообще-то Хрущеву можно верить очень и очень условно. Он не просто врет, он врет вдохновенно и порой, кажется, из чистой любви к искусству. Присутствие Сталина 28 февраля в Кремле никем, кроме Хрущева, не зафиксировано. Но это и не суть важно. Важен сам ужин. Как вспоминает охранник дачи П. Лозгачев: «В ту ночь на объекте должны были быть гости — так Хозяин называл членов Политбюро, которые к нему приезжали. Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на первое марта у нас было меню: виноградный сок 'Маджари'… Это молодое виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. И вот в эту ночь Хозяин вызвал меня и говорит: 'Дай нам сока бутылки по две…'». Крепких напитков Сталин не заказывал — сам-то он и не пил ничего крепче вина, но ведь ничего крепче вина не было заказано и для гостей! Каким же образом он сумел оказаться «навеселе»? От молодого вина даже дети не пьянеют…

Да и сам ужин какой-то странный, вы не находите? Четыре часа сидеть за столом и пить виноградный сок, созерцая лица тех, кого он постоянно видел в последние 25 лет и знал наизусть — велико удовольствие! И тут снова Хрущев услужливо подает версию — что в последние годы жизни Сталин страдал от одиночества и постоянно приглашал их к себе на дачу. Стало быть, он таким образом боролся с одиночеством — часами просиживая за столом с соратниками?

«Его страшно угнетало одиночество. Он нуждался в том, чтобы около него постоянно находились люди. Когда Сталин просыпался утром, он немедленно вызывал нас. Он либо приглашал нас на просмотр кинофильмов, либо начинал разговор, который можно было закончить в две минуты, но который он растягивал в связи с тем, чтобы мы подольше оставались с ним. Для нас это было пустым времяпрепровождением. Правда, иногда мы решали государственные и партийные проблемы, но тратили на них лишь незначительную часть времени».

Как и про пьянство Сталина, и про «собаку Яшку», и про многое другое, это — единственное свидетельство подобного рода. Светлана вспоминает, что отец в последние годы жизни замкнулся от всех. Или, например, в воспоминаниях дипломата Трояновского промелькнул штрих — Сталин сказал ему: «Я привык к одиночеству, привык, еще будучи в тюрьме». И никаких свидетельств о том, что соратники без конца торчали у него на даче. Тогда зачем они приезжали в ту субботу?

Все проясняется, если вспомнить одну очень старую традицию: начиная с 1920-х годов обеды у Сталина зачастую на самом деле были неофициальными заседаниями Политбюро, без секретарей и стенографисток. Поэтому- то многие официальные заседания и проходили практически без прений, поражая единодушием и скоростью рассмотрения вопросов, — это было заранее согласованное «единодушие». И отсутствие крепких напитков вечером 28 февраля говорит о том, что никакой это был не «ужин», а совещание «под виноградный сок» перед заседанием Президиума ЦК, назначенным на 2 марта.

Чем обед закончился, в каком настроении выходили оттуда сотрапезники? Хрущев очень старается уверить нас в том, что настроение у Сталина было превосходным. «Он много шутил, замахнулся вроде бы пальцем и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались». С ужином, вроде бы, все ясно. А вот затем начинаются странности.

Странное поведение охраны

Итак, внеплановое заседание партийной верхушки закончилось, по словам Хрущева, около пяти — шести часов утра, по данным же охраны — около четырех. Один из охранников, стоявший на посту у входа в дом, вроде бы видел, как около четырех утра из дома выходили Маленков, Берия и Хрущев, — правда, про этого охранника рассказывает Красиков в своей книге «Возле вождей», а это автор весьма сомнительный. Но будем считать, что так оно и было.

После окончания обеда, по свидетельству охранника Лозгачева, записанному уже в 1990-е годы Э. Радзинским, провожавшему гостей другому охраннику, полковнику Хрусталеву, Сталин будто бы сказал: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать». «Хрусталев Иван Васильевич, — вспоминает Лозгачев, — закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: 'Ложитесь-ка вы спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь'. И Хрусталев пришел и радостно говорит: 'Ну, ребята, никогда такого распоряжения не было…'. И передал нам слова Хозяина…».

И что самое невероятное — как утверждает Лозгачев, они действительно легли спать, «чем были очень довольны. Проспали до 10 часов утра. Что делал Хрусталев с 5 часов утра до 10 часов утра, мы не знаем. В 10 часов утра его сменил другой прикрепленный, М. Старостин». Поскольку Хрусталев вскоре после смерти Сталина также отправился в мир иной, то ничего ни подтвердить, ни опровергнуть он уже не может. Но элементарное понимание психологии охраны говорит, что Сталин может позволить им все что угодно — хоть спать лечь, хоть по бабам отправиться, но выполнять они будут лишь то, что велят должностные обязанности. Запомним это крепко-накрепко, еще пригодится.

Тому же охраннику Лозгачеву принадлежит и хроника следующего дня — это было 1 марта 1953 года, воскресенье. В 10 часов утра охрана и обслуга собрались на кухне, чтобы спланировать распорядок наступившего дня, ожидая указаний от Хозяина. Однако в его комнатах было тихо, как они говорили — «нет движения» (по некоторым данным, «движение» отслеживалось специальными датчиками, вделанными в мягкую мебель). Не было его ни в одиннадцать, ни в двенадцать часов, ни позднее. Все начали волноваться. «Мы сидим со Старостиным, — вспоминает Лозгачев, — и Старостин говорит: 'Что-то недоброе, что делать будем?' Действительно, что делать — идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет. И вот сидим мы в своем служебном доме, дом соединен коридором метров в 25 с его комнатами, туда ведет дверь отдельная, уже шесть часов, а мы не знаем, что делать. Вдруг звонит часовой с улицы: 'Вижу, зажегся свет в малой столовой'. Ну, думаем, слава богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем… и опять ничего! В восемь — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять — нету движения, в десять — нету. Я говорю Старостину: 'Иди ты, ты — начальник охраны, ты должен забеспокоиться'. Он: 'Я боюсь'. Я: 'Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?' В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее, я — почта моя обязанность. Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего вы уж меня, ребята, не забывайте. Да, надо мне идти…» Примерно то же самое рассказывает и охранник Старостин, с которым уже в 90-е годы беседовал Радзинский.

Итак, что было дальше?

«…Я открыл дверь, иду громко по коридору, а комната, где мы документы кладем, она как раз перед малой столовой, ну я вошел в эту комнату и гляжу в раскрытую дверь в малую столовую, а там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: Товарищ Сталин, что с вами?' Он,