съел, а хвостом подавился. Ладно, пусть Германия. От меня-то ты чего хочешь?
– Приезжайте завтра ко мне на дачу, проинструктируйте этого хрущевского хлопца. А по ответам мы поймем, действительно ли они держат там Лаврентия, или Никита опять врет, как всегда…
– Что ты сказал? – Молотов вздрогнул и вскинул голову.
– Это не я. Это Ворошилов, тогда, в театре… Он говорил: Никита всегда врет, даже тогда, когда в этом нет необходимости.
– Значит, Лаврентий читал стенограмму… – словно не слыша ответа, проговорил Молотов.
Маленков замолчал. Прошла минута, другая. Наконец, Молотов поднял голову:
– Извини, Георгий. Стало быть, в десять? Я приеду на полчаса раньше. Прости, мне надо подумать…
Он проводил Председателя Совмина, сам закрыл за ним дверь, велел секретарю принести отчет о пленуме и вернулся на свое место, снова уставившись неподвижным взглядом прямо перед собой.
Минутная стрелка часов совершила уже почти полный круг по циферблату, а Молотов все сидел и молчал. Наконец, взял отчет, нашел свое выступление.
«Для большинства из нас истинная политическая физиономия Берия определилась тогда, когда в мае месяце мы приступили к обсуждению германского вопроса.
Ряд фактов, ставших нам известными в последнее время, сделали совершенно очевидным, что в Германской Демократической Республике создалось неблагополучное политическое и экономическое положение, что среди широких слоев населения ГДР существует серьезное недовольство. Это, между прочим, нашло свое выражение в том, что за период с января 1951 года по апрель 1953 года из ГДР перешло в Западную Германию 450 тысяч человек. Было установлено, что особенно увеличился переход населения в Западную Германию в первые месяцы этого года. Среди сбежавших было немало рабочих, и в том числе несколько тысяч членов СЕПГ[49] и Союза свободной немецкой молодежи. Ясно, что это было показателем больших недостатков в работе наших друзей в Восточной Германии. Такое положение могло быть выгодным только правительству Аденауэра[50], западногерманской буржуазии, иностранным империалистическим кругам.
При рассмотрении дела бросилось в глаза, что в Германской Демократической Республике был взят чрезмерно быстрый курс на индустриализацию и что здесь проводилось не соответствующее возможностям крупное новое строительство. Все это проводилось в условиях, когда Восточная Германия должна была нести значительные оккупационные расходы и платить репарации, не говоря уже о необходимости проведения больших восстановительных работ после окончания войны. Между тем нельзя забывать, что Восточная Германия находится в особо сложных условиях, когда, используя положение оккупирующих держав в Берлине, власти США, Англии и Франции, а также власти Западной Германии имеют возможность предпринимать немало таких шагов, которые дезорганизующим образом влияют на политическое и экономическое положение в ГДР. Нельзя забывать и о том, что Германия продолжает оставаться расколотой на две части и что следы гитлеровского влияния еще далеко не изжиты во всей Германии.
В этих условиях мы считали своей обязанностью принять срочные меры к тому, чтобы помочь нашим немецким друзьям поскорее поправить явно левацкий курс, который был взят ГДР, особенно начиная с лета 1952 года».
…Когда Молотов готовил выступление на пленуме, пытаясь подыскать свидетельства «вражеской деятельности Берия», в голову не пришло вообще ничего, кроме какой-то ерунды с протоколами заседаний и очередностью их подписания. Тогда он позвонил Хрущеву.
– Как ничего не можешь? – удивился тот. – Ты же министр иностранных дел. Пройдись по Германии, расскажи, как он отказался от социализма. Ты его изобличил тогда, тебе и карты в руки.
Мысль показалась удачной, тем более что в этом вопросе Молотову было чем гордиться. Именно он отстоял социалистическую Германию, остальные так бы и проворонили, подчинились Лаврентию. А его надо время от времени осаживать, иначе…
Что будет «иначе», Молотов сформулировать не смог и снова принялся за чтение.
«При обсуждении германского вопроса в Президиуме Совета Министров вскрылось, что Берия стоит на совершенно чуждых нашей партии позициях. Он заговорил тогда о том, что нечего заниматься строительством социализма в Восточной Германии, что достаточно и того, чтобы Западная и Восточная Германия объединились как буржуазное миролюбивое государство.
Во внесенном Берия проекте постановления Президиума Совета Министров по этому вопросу было предложено – признать «ошибочным в нынешних условиях курс на строительство социализма, проводимый в Германской Демократической Республике». В связи с этим предлагалось «отказаться в настоящее время от курса на строительство социализма в ГДР». Этого мы, конечно, не могли принять. На мое возражение по этому поводу Берия пытался ответить, что ведь он предлагает отказаться от курса на строительство социализма в ГДР только «в настоящее время», а не вообще. Однако эта уловка ему также не помогла.
В проекте постановления мною было предложено в обоих указанных выше случаях внести поправки: вместо слов об ошибочности «курса на строительство социализма» сказать об ошибочности «курса на ускоренное строительство социализма». С этим все согласились. Так это и было записано в постановлении Президиума Совета Министров 27 мая, вопреки первоначальному предложению Берия.
Капитулянтский смысл предложений Берия по германскому вопросу очевиден. Фактически он требовал капитуляции перед так называемыми «западными» буржуазными государствами. Он настаивал на том, чтобы мы отказались от курса на укрепление народно-демократического строя в ГДР, ведущего к социализму. Он настаивал на том, чтобы развязать руки германскому империализму не только в Западной Германии, но и в Восточной Германии. Это значило – отказаться от того, что было завоевано кровью наших солдат, кровью нашего народа в тяжелой борьбе с гитлеризмом, ибо для нас должно быть ясным, что существование Германской Демократической Республики, укрепляющей народно-демократический строй и постепенно осуществляющей курс на строительство социализма – это серьезный удар не только по германскому империализму, но и по всей империалистической системе в Европе.
Вы видите, как в политическом облике Берия стало раскрываться то, что до этого он всячески прятал. Стало вместе с тем обнаруживаться, что раньше мы плохо приглядывались к этому человеку. Нам стало ясно, что это чужой человек, что это человек из антисоветского лагеря…»
…Единственное, что смущало тогда Молотова – ведь Лаврентий, потерпев поражение, подчинился решению большинства, принял поправку и больше не спорил. Но у Хрущева и на это был ответ.
– А сама резолюция? – вскинулся тот. – Она же вражеская! Слово «социализм» мы отстояли, а суть-то осталась!
Да уж, резолюция… Отказ от коллективизации, отказ от наступления на частника, так называемые «демократические» свободы… Действительно, не сказать, чтобы эта резолюция была большевистской. А с другой стороны, что было делать? Левак этот Ульбрихт,[51] самый настоящий левак! Перегнул по всем направлениям, а как только начались неприятности, сразу бросился за помощью к «советским друзьям». И если бы только это… А что он творил потом, как выполнял это постановление – глаза бы не глядели. Неудивительно, что рабочие возмутились. И, как и следовало ожидать, сразу включились провокаторы и агитаторы из Западного Берлина, и Советский Союз едва не потерял ГДР. Хотя, если говорить честно, самым горячим желанием советского правительства, начиная с 1945 года, было как раз то, чтобы этой страны никогда не существовало на карте…
Но и Лаврентий хорош. Думая о его роли в германском вопросе, Молотов неизменно в большом количестве употреблял неподобающие дипломату слова. Конечно, никакой Берия не враг, его политика была продолжением прежнего сталинского курса, но ведь и головой думать надо! В новых условиях его позиция оказалась двойственной, причем провокаторской с обеих сторон. С одной – он готов был подарить ГДР империалистам, – а когда Молотов пытался добиться от него обоснования этой позиции, Лаврентий сразу же начинал почему-то говорить про август. С другой – в самый разгар июньских волнений он недвусмысленно дал понять, что прямо сейчас готов начать войну за ту самую ГДР, которая была ему не нужна. Эти свои
