Последний бой Лаврентия Берии

его так и не нашли, но и никаких компрометирующих обстоятельств за двенадцать лет службы тоже не замечено. И все же не исключено, что он не тот, за кого себя выдает. Может быть, когда все кончится, взять его и поспрошать про шпионаж?

– Не надо, – отрезал Хрущев. – Делай, как я сказал. Выполнит задание – наградим, будет нас за нос водить – убрать, и весь разговор. А куда он, кстати, ехал-то?

– Не знаю. Отрывался около своего дома, но троллейбус, на который он сел, туда не ходит, ему пришлось идти пятнадцать минут быстрым шагом, чтоб добраться.

– И что делать думаешь?

– Посажу ему на хвост лучших ребят, которые у меня шпионов выпасают. Эти на глаза не сунутся и не упустят. Может, он просто обнаружил слежку и решил поиграть, а сам к бабе шел или домой, спать…

– Может, и так… – кивнул Хрущев.

Теперь, слушая Павла, он вспоминал этот разговор. Значит, домой ты ехал, Павлуша… Ну-ну… Хотя, может, и домой. Вон какой молодой да длинноногий, такому и полгорода пробежать ничего не стоит…

– …Уж коль скоро вы сами об этом заговорили, – Руденко взял со стола два листочка бумаги и снова приторно заулыбался, – то не желаете ли ознакомиться со следственным документом?

Он поднес к глазам Берии очередной листок. Обычный лист, на котором крупными буквами, полудетским почерком было что-то написано. Берия раздраженно бросил:

– Отлично знаете, что без пенсне не вижу…

– Ну что ж, в таком случае я вам прочту.

Он откашлялся, поднял лист бумаги на уровень глаз и громко и четко принялся читать: «Генеральному прокурору СССР тов. Руденко от Дроздовой В. С., проживающей и так далее… Я хочу просить Вас учесть еще одно очередное злодеяние, которое он совершил четыре года назад надо мной. Мне было 16 лет, я училась в 7-м классе. Я жила на улице Герцена напротив особняка Берия. 29 марта 1949 года умерла моя бабушка. Мама потеряла сознание, и ее отправили в больницу. Я осталась одна. Обманным путем под видом оказания помощи маме меня завели в дом по Малой Никитской. В 5–6 часов вечера, 7 мая 1949 года, пришел старик в пенсне…» Это вы, гражданин Берия. Ничего не поделаешь, для девочки вы старик…

– Я и для бабушки не мальчик, – фыркнул Лаврентий.

– Тогда продолжим: «…Старик в пенсне, то есть Берия, сказал, что не надо плакать, маму вылечат и все будет хорошо. Потом Берия схватил меня, отнес в свою спальню и изнасиловал. Он лишил меня радости детства и всего хорошего в жизни советской молодежи. Я прошу Вас учесть, при разборе всех его злодеяний, его моральное лицо, как развратника и растлителя детей. Дроздова Валя». Ну, что на это скажете, подследственный? – снова разулыбался он.

Берия ухмыльнулся.

– Ну, что вы это свое слово сдержите, я и не сомневался, – в тон прокурору ответил он. – Тем более это так нетрудно. Представляю себе, сколько женщин не откажутся таким образом набить себе цену: как же, сам Берия на них покусился. Это ведь не с Романом Руденко любовь крутить…

– Если вы в чем-то сомневаетесь, можем предоставить вам очную ставку, – все тем же тоном продолжал Руденко, сделал паузу и медленно закончил: – В присутствии вашей жены. Полагаю, ей будет интересно…

Ну не дурак ли? Чтобы Нино поверила в такое, даже если он приведет сюда двадцать девиц! Но… неужели Руденко всерьез предлагает очную ставку? Или дразнит, издевается? Спокойно, Лаврентий. Надо соглашаться. Еще раз увидеть ее, попрощаться. Она сильная, выдержит… Даже если и не выдержит, все равно надо…

– Давайте очную ставку, – кивнул Берия. – Покажу вам, как должен работать следователь.

Он не видел лица Руденко. Прокурор же внимательно следил за ним, как кошка за мышью, и от него не укрылось ни изменившееся выражение глаз, ни то, как дрогнули губы подследственного. Кажется, попал…

– Вы хорошо подумали? – спросил он. – Это не дело – держать такую красивую женщину в наручниках, а иначе, боюсь, она вам лицо расцарапает. Тем более что, как мы установили, в те дни она была в командировке. Ее, как и всякую женщину, весьма интересуют любовные подвиги дражайшего супруга.

– Тогда не надо очной ставки, – равнодушно согласился Берия. – Не люблю семейных сцен. Думаю, суд и так поверит несчастной школьнице.

Прокурор удовлетворенно улыбнулся. Берии не удалось скрыть, что равнодушие это – деланное. Захотел, все равно не смог бы. Неужели наконец-то удача? Хоть ты и великий чекист, а все равно мужчина, и от этого не убежишь. Давай, Романе, разматывай его дальше…

– Кстати, ваша жена крайне заинтересовалась, когда узнала, что у вас есть не только любовница, но и ребенок от нее. Особенно на Нину Теймуразовну произвело впечатление то, что это девочка. Ведь грузины особо привязаны к дочерям, я не ошибаюсь?

– Кто как, – безразлично отозвался Берия. – Я предпочитаю сыновей.

– Ну что ж, тогда вам будет легче перенести ее потерю…

– Ты вот что, Павлушка, – выслушав, закончил Хрущев. – Ты не суетись. Следят за тобой – очень хорошо. Ходи, как будто не видишь, не отрывайся, не оглядывайся. Жди, пока сами подойдут. Ну, а потом действуй по обстановке. А как у тебя с Берией дела – продвигаются?

– Помаленьку. Вчера половину допроса контрреволюционные разговоры вели о министре Абакумове, которого какие-то мерзавцы из ЦК обвинили в заговоре, посадили в тюрьму и страшно пытали. Душевная история, я чуть слезу не пустил. Смотрел ему в рот и делал вид, будто верю каждому слову, едва не прослезился от сочувствия…

– Так, значит этот гад у Берии невиновным выходит? Ну еще бы, они же после войны одно черное дело делали! Ладно, Павлушка, ты парень скромный, и расскажу я тебе кое-что такое, о чем мы пока не знаем, то ли поведать об этом людям, то ли нет…

Берия, он всю жизнь мечтал о власти. Ух, как он о ней мечтал! Но хитрый был, ничего не скажешь. На совещании у товарища Сталина тихий такой, почтительный, воды не замутит, а у себя в наркомате так распоясывался… ну ты ведь пленум слышал? Вот так он себя и вел всю дорогу, а не только последние три месяца.

А после войны он видит, что товарищ Сталин стареет, жить ему недолго, и думает: как бы после него на первое место залезть. И стал он тогда смотреть: чуть на кого наш вождь ласково глянет, Берия того на заметку. Абакумов же был его выдвиженец, и что Берия скажет, то и делал. Еще в сорок шестом году он организовал дело против товарища Маленкова, о том, что наша авиационная промышленность, мол, гнала на фронт брак, товарищи из ВВС по сговору его принимали, а товарищ Маленков знал это и ничего не предпринимал. Все прошло у них благополучно, товарищей, которые героически обеспечивали фронт самолетами, рассовали по тюрьмам, товарища Маленкова тоже наказали. Берия увидел, что его метод работает, сделал Абакумова министром госбезопасности, и стала эта парочка строчить дела на кого придется. Чуть не понравится ему человек, он Абакумову только кивнет, и готово. Но все это были дела мелкие, на генералов там, на отдельных деятелей нашей промышленности. А Берии нужно было убрать всех, кто ему загораживал дорогу. Товарищ Сталин тогда присматривался к нескольким людям, чтобы, когда он уйдет, оставить им на руки страну. Люди были исключительные – умные, энергичные, настоящие коммунисты. Товарищ Кузнецов, секретарь ЦК, товарищ Вознесенский, начальник Госплана, товарищ Родионов, Предсовмина РСФСР. Берии, чтобы пробиться к власти, надо было их убрать. И придумали эти мерзавцы такое, за что их надо повесить вверх ногами на Красной площади, чтобы никому больше неповадно…

Летом сорок восьмого умирает наш дорогой и любимый товарищ Жданов. И была там такая врачиха, глупая баба, показалось ей, будто товарища Жданова лечили неправильно. У него, мол, инфаркт, а ему разрешают с постели вставать. Она написала письмо наверх, письмо попало к Абакумову и тот отнес его Сталину. Потом из-за этого письма было целое «дело врачей», но это другая история. А Абакумов начал нашептывать Сталину, мол, не иначе как убили товарища Жданова по приказу Кузнецова с Вознесенским, поскольку они после его смерти к нему в санаторий ездили. А ездили они туда почему? Потому, что все они родом из ленинградской парторганизации, дружны были со Ждановым еще с тридцатых годов, и когда он