не было ни портрета, ни фотографии Сталина. Первые слова Хрущева, обращенные к съезду, звучали так: 'За период между XIX и XX съездами мы потеряли виднейших деятелей коммунистического движения - Иосифа Виссарионовича Сталина, Клемента Готвальда и Кюици Токуда. Прошу почтить их память вставанием'. Готвальд был лидером чешской компартии, Токуда - генеральным секретарем компартии Японии. После нескольких секунд молчания, вспоминал итальянский делегат Витторио Видали, 'мы начали в недоумении оглядываться друг на друга. Что это значит? Кто такой этот Токуда? И что за странная торопливость - как будто Хрущев боится или стыдится называть эти имена'... ЦК, объявил он, 'решительно отвергает культ личности как чуждый духу марксизма-ленинизма'. В другом месте он обрушился на 'атмосферу беззакония и произвола'. Это может относиться только к Сталину, подумал Видали. Однако бразильский депутат, сидевший рядом, шепнул ему что, скорее всего, речь идет о Берии... Аналогичные намеки проскальзывали и в речи Анастаса Микояна: 'В течение примерно двадцати лет у нас фактически не было коллективного руководства, процветал культ личности...'
...Услышав лестное упоминание о Сталине в письме Мао Цзэ-дуна, депутаты разразились аплодисментами, а когда лидер французской компартии Морис Торез начал восхвалять Сталина с трибуны, поднялись с мест и приветствовали его бурной овацией»[170].
Так что не прав был Вячеслав Михайлович, утверждая, что партия была «не готова». Еще как готова! Дело не в партии, а в самих «сталинцах». Но что еще более любопытно, в сноске к этому отрывку Таубман пишет, что Микоян за свои «наезды» на «культ личности» получил две приветственные телеграммы: одну от IV (троцкистского) Интернационала в Париже, вторую из Мексики, от вдовы Троцкого. Дождались!
Исторический доклад съезд встретил мертвым молчанием (ремарки «аплодисменты», «овация» в текст добавили уже потом). Лишь когда все окончилось, послышался негромкий шум. Расходились, не глядя в глаза друг другу. Но это было только началом.
...Народ безмолвствует
Пропаганда - это искусство убеждать других в том, во что сам ты не веришь.
Сделав уступку Президиуму по части секретности, Хрущев и не думал держать слово. Практически сразу же, 5 марта, доклад был обработан, напечатан тиражом в несколько тысяч экземпляров и разослан по стране по партийным каналам. С ним предстояло ознакомить всех членов партии и комсомольцев, а также беспартийных активистов. Иностранным гостям его зачитывали после съезда.
В Грузии начало распространения доклада совпало с третьей годовщиной смерти Сталина. Мирная траурная демонстрация окончилась четырехдневными массовыми волнениями, в которых только в Тбилиси участвовало более 60 тысяч человек. По всему городу носили портреты Сталина, скандировали лозунги: «Слава великому Сталину!», «Долой Хрущева!», кое-где звучали требования отделения Грузии от СССР. Вот тут-то «дорогой Никита Сергеевич» и показал свое подлинное лицо. Для подавления беспорядков правительство применило войска и танки. Двадцать человек были убиты, около шестидесяти ранены. Это был первый расстрел демонстрации при Хрущеве - но не последний.
Естественно, практически сразу же доклад попал за границу, где был широко растиражирован средствами массовой информации. Рассказывают, что шеф ЦРУ Аллен Даллес тогда воскликнул: «Даю за текст доклада миллион долларов! Это будет первый гвоздь в могилу коммунизма!» Но никаких миллионов не понадобилось. Все произошло гораздо проще и дешевле: после тиражирования доклада заполучить его текст было делом техники. Что и проделал репортер польского информационного агентства «ПАП» Виктор Граевский. 4 июня текст доклада появился на страницах «Нью-Йорк таймс», а два дня спустя - в парижской «Монд». Хрущев в воспоминаниях писал: «Помню, как меня спросили тогда журналисты, что, мол, вы можете сказать по этому поводу? Я ответил им, что такого документа не знаю и пусть на этот вопрос отвечает разведка США. А как я должен был ответить, если речь шла о секрете?»
За границей доклад отозвался волнениями 1956 года в Польше и в Венгрии. Поляки вволю оттоптались на вечном противнике: доклад был широчайшим образом растиражирован по всей стране, а «левые» типографские копии позволили ознакомиться с ним всем желающим. Партсобрания, на которых читали доклад, выливались в антисоветские и антирусские митинги. Волнения все ширились, в июне в Познани произошло целое восстание, против его участников применили войска. В октябре, после провала переговоров - если можно назвать переговорами визит, во время которого глава советского государства начал орать на польских лидеров еще в аэропорту, - советские войска двинулись на Варшаву. В ответ поляки мобилизовали силы безопасности, так что все едва не кончилось войной. Польскому лидеру Гомулке колоссальными усилиями удалось нормализовать ситуацию.
А вот в Венгрии этого не получилось. Тогдашний глава венгерского государства Матиас Ракоши сказал послу СССР Андропову: «То, что вы натворили на своем съезде, - беда. И я еще не знаю, во что она выльется и у вас, и у нас». Во что она вылилась в Венгрии, известно, однако менее известно, что к событиям в этой стране американская разведка готовилась с 1954 года (интересно, откуда они знали?!).
Начался массовый выход из коммунистических партий на Западе, резко осложнились отношения с Китаем. СССР и социалистическая система потеряли опору среди населения западных стран и международный авторитет. Теперь мировое коммунистическое движение жило в основном денежными подачками Москвы - из международной опоры для Советского Союза оно превратилось в нахлебника.
Но все это цветочки по сравнению с тем, как отозвался хрущевский доклад внутри страны. Если события в Грузии, Польше, Венгрии можно сравнить с взрывной волной, то внутри советского общества его действие сравнимо разве что с радиацией - и, естественно, последующим заражением местности.
В течение марта доклад читали на заводах, в учреждениях, в колхозах, даже в старших классах школ. С ним ознакомились семь миллионов коммунистов и восемнадцать миллионов комсомольцев. «Беспартийных активистов» никто не считал.
«Я хорошо помню эти дни, - пишет историк Рой Медведев. - В небольшой сельской школе Ленинградской области, где я работал директором, было получено предписание собраться всем учителям на следующий день в 4 часа дня в «красном уголке» соседнего кирпичного завода. Сюда пришли также многие работники завода, руководители соседнего совхоза и колхоза. Только меньшая часть собравшихся состояла в КПСС. Собрание открыл работник райкома партии. Он сказал нам, что прочтет полный текст секретного доклада Н. С. Хрущева на XX съезде партии, но не будет отвечать на вопросы или открывать прения. Никто из нас не должен делать никаких записей. После этого началось чтение небольшой брошюры, которое продолжалось несколько часов. Все мы слушали доклад внимательно, безмолвно, почти с ужасом...»[171]
Желаемой реакции удалось отчасти добиться лишь в больших городах, в интеллигентской среде. И то, знаете ли... Уже 13 марта секретарь Ленинградского обкома Козлов направил в ЦК отчет о том, как прошло знакомство с докладом в Ленинграде. Естественно, отчет выдержан в определенном духе, вовсю присутствует риторика, «бурные аплодисменты» и «горячее одобрение». Тщательно собираются высказывания вроде таких:
Рабочий завода № 466, Герой Советского Союза Полянский:
«После того, что стало нам известно, как можно хранить память о Сталине вместе с памятью о великом Ленине? Мне кажется, что достаточно знания и сотой доли того произвола, который чинил Сталин, чтобы стереть память о нем навсегда. Невероятными и чудовищными являются противоречия между тем, что делал Сталин, и тем, что он говорил».
