Технология расстрела была отработана Блохиным вместе с комендантом Калининского УНКВД. Для этой цели освободили от заключённых внутреннюю тюрьму — разделённый на камеры подвал здания УНКВД. В этих камерах размещали привезённых поляков, хотя зачем — совершенно непонятно. Режим движения автозака — взад-вперёд, взад-вперёд — оставлял достаточно времени не только для «работы», но и для выпивки.
Готовились основательно, особенно комендант НКВД, который расстреливал самолично.
«Надел своё спецобмундирование Блохин. Кожаная коричневая кепка, кожаный коричневый фартук, длинный, кожаные коричневого цвета перчатки с крагами выше локтей. Это у него, видимо, была спецодежда. На меня это произвело впечатление ужаса. Я увидел палача…»
…с чемоданом. Чемодан тут не просто для антуража — он играет чрезвычайно важную роль. В нём лежат «вальтеры».
«Токарев. …Когда приехали Блохин, Синегубов и Кривенко, они привезли с собою целый чемодан пистолетов. Оказывается, пистолеты быстро изнашиваются от стрельбы…
Следователь. А какие пистолеты?
Токарев. Пистолеты „вальтер“…
Следователь. А патроны какие к тем пистолетам?
Токарев. Патроны немецкие…
Следователь. Насколько я вас понял, польских военнопленных расстреливали из „вальтеров“?
Токарев. Из „вальтеров“, это я хорошо знаю. Их привезли чемодан. Этим руководил сам Блохин. Давал пистолет, а когда кончалась „работа“, забирал».
По замыслу режиссёров допроса, эти вальтеры должны были отбить один из основных доводов противников «версии Геббельса» — о немецких патронах и непонятно каком оружии в Катыни. Ясно ведь, что если один чемодан привезли в Калинин, то другой доставили в Смоленск. Вот только зачем это понадобилось? Ресурс одного нагана — несколько тысяч выстрелов, так что всех приговорённых вполне можно было расстрелять из табельного оружия надзирателей без каких бы то ни было для оного оружия последствий.
Итак, что было дальше?
«Обшили кошмой двери, которые выходили в коридор, чтобы не были слышны выстрелы в камерах. Осуждённых проводили в коридор, сворачивали налево. Тут был красный уголок. В красном уголке сверяли по списку, совпадают ли данные — имя, фамилия, год рождения, профессия…
Следователь. В красном уголке кто присутствовал при опросе?
Токарев. Кроме Блохина, постоянно присутствовали и Синегубов, и Кривенко. И два или три раза присутствовал я.
Следователь. Из камеры в красный уголок по одному заводили?
Токарев. Только по одному.
Следователь. Сколько человек опросили при вас?
Токарев. Я одного парнишку только спросил: „Сколько тебе лет?“ „Восемнадцать“. „Где служил?“ „В погранвойсках“. „Кем работал?“ „Телефонистом“. „Сколько проработал?“ „Шесть месяцев“. Он, по-моему, без головного убора зашёл и улыбался так… мальчишка, совсем мальчишка!»
Ладно, допустим, внутренняя тюрьма в Калинине была так велика, что ей понадобился собственный красный уголок — в конце концов, он мог по совместительству служить комнатой отдыха для надзирателей. Но откуда взялся восемнадцатилетний телеграфист, если в польскую армию призывали с двадцати одного года?
А ведь где-то мы уже слышали этот пассаж о восемнадцатилетних… точно!
«Вообще нам нужно чаще говорить о 17–18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом ещё просили разрешить послать домой письмо, и т. д., т. к. это действует особенно потрясающе».
Это — директивы доктора Геббельса по катынскому делу.
«…Потом, когда удостоверялись, что это тот человек, который должен быть расстрелян, тут же надевали на него наручники и вели в камеру, где производился расстрел. Стены её были тоже обшиты звукопоглощающим материалом…»
А Блохин, который присутствовал и при опросе, и при расстреле, тоже курсировал по коридору, как автозак по Калинину: взад-вперёд, взад-вперёд… Надо бы спросить у калининских краеведов, не водилось ли в здании мединститута, в который впоследствии переоборудовали УНКВД, привидения в кожаном фартуке, кепке и крагах…
«Следователь. Камера смерти как была оборудована?
Токарев. Небольшая комната. Даже меньше этой (
Да-да… вот только уже после нескольких десятков пистолетных выстрелов тюремная камера превратится в газовую, в которой вполне успешно задохнутся как приговорённые, так и палачи. Так что можно уже и не стрелять, и не заботиться о ликвидации свидетелей.
«Следователь. Совершенно пустое помещение?
Токарев. Нары были.
Следователь. Почему нары?
Токарев. Для спанья. Нары, коек не было. А из неё, из этой камеры, был выход во двор. Туда вытаскивались трупы, грузились на машину…»
Тюремная камера с запасным выходом во двор — это тоже калининское ноу-хау. До сих пор о таких чудесах слышать не приходилось. Равно как и вообще о тюрьмах, непосредственно, без внутренних решёток сообщающихся с улицей. Зато это решает проблему вентиляции расстрельно-газовой камеры… Хотя как сказать! Любой, кто хоть раз имел дело с открытым долгое время газовым краном, отлично знает, что даже регулярно закрывая и открывая дверь, комнату не проветришь, если не перекрыть газ… В нашем случае — если не прекратить стрельбу. А прекращать её нельзя, 250 выстрелов — еженощная норма…
Авторы исследования «Тайны Катыни» сами прошли с хронометром в руках указанный Токаревым путь от общей камеры, где будто бы содержали поляков, до выхода во двор и выяснили, что он занимает не менее четырёх минут, а стало быть, за час могли расстрелять не более 15 человек — это если действовать быстро, чётко, не отдыхать ни минуты и не иметь проблем ни с одним из приговорённых. Стало быть, за ночь — человек 100–120. А остальные?
Впрочем, на самом деле с этой тюрьмой Управления НКВД всё ещё непонятнее. В 1996 году во время поездки в Тверь Сергей Стрыгин осмотрел подвал здания медицинской академии, расположенной в том доме, где до войны помещалось управление.
«Согласно общепринятой версии, в подвалах УНКВД в 1930-е годы расстреливали приговорённых к расстрелу в Калинине людей, а в апреле — мае 1940 г. расстреляли 6311 военнопленных из Осташковского лагеря. Однако визуальный осмотр подвальных помещений и измерение рулеткой их размеров заставляют усомниться в правдоподобности этой версии.
