не держала и с ними не зналась, людей ничем не окармливала и с подобными себе не зналась, и в сем допросе показала самую сущую правду».
Обычно колдуны передают свой дар по мужской линии – сыну или внуку, ведьмы – по женской. Если сыновей несколько, колдун выбирает старшего. Иногда, исходя из признаков, известных только ему, может и обойти его, дождаться внука.
«Передача дара» известна и у шаманов. В наблюдениях, которые были проведены исследователями, было отмечено: шаманский дар был передан от отца сыну в II случаях, от деда внуку в 16.
Передача дара не есть передача знания. Получившему дар какие-то вещи и навыки еще предстоит узнать. Он может сделать это у того, кто передал ему этот дар или у других колдунов или ворожей. Видя на нем знак, они обычно охотно делятся тем, что знают. Но до многого он доходит сам. Ему как бы открывается. Но самому мистическому опыту обучить нельзя. Его можно только пройти. Опыт этот всегда индивидуален и неповторим. Сам же путь к такому опыту открывается через посвящение. В том числе через передачу дара.
Те, которых избрали
– Мы жили тогда на Урале, в Первоуральске, – рассказывает Л. А. Корабельникова. – Мне было лет шесть, когда умерла моя младшая сестричка, ей было два месяца. Между моей раскладушкой и ее гробиком стояла лавка. Мать легла спать с братом, отец спал отдельно, а я на раскладушке. Чувства страха у меня не было, просто ощущение неприятное. Вдруг я вижу, что сквозь стенку проходит большая черная собака. Она, обогнув раскладушку, села на лавку и смотрит на гробик моей сестры. Я протянула руку, чтобы ее погладить. Шерсть оказалась очень колючая и очень жесткая, как у ежа. И когда я погладила, существо это обернулось ко мне. Оно смотрело мне в лицо, между нами было сантиметров двадцать. Глаза в глаза мы смотрели друг на друга. И тогда мне очень захотелось почему-то погладить его морду. Я протянула ладонь, но сделала это, очевидно, резко, и собака или, вернее, существо это испугалось, бросилось в одну сторону, в другую и пропало. Я тогда закричала. Все проснулись, а я ничего сказать не могла, я онемела. На другой день я и хозяйские дети были во дворе, а в нашу комнату, где был гробик, вошла хозяйка, у которой мы снимали комнату. И вдруг она с криком оттуда выбегает: «Мария! Мария!» Это мою мать так звали. А я хочу сказать, что я тоже видела, что это просто собака, а сказать не могу.
Мать повела меня к бабке, чтобы вылечить от немоты Она посмотрела на меня и сказала: «Девочка некрещенная, ты ее крести, потом приводи». Пришел батюшка, крестил нас с братом. Мы опять пошли к бабке. Она что-то со мной делала, отчитывала, но ничем помочь так и не смогла. Сказала только, что был большой испуг и что силу, которая стоит за этим, она одолеть не может. Единственное, чего все-таки добилась она, – я смогла мычать Ко всему прочему после того, что произошло со мной, я еще стала лунатиком. В двенадцать часов ночи у меня начинали вытягиваться руки. Вот так и вверх. Все равно, сплю я или нет. Я очень хорошо помню это чувство, потому что продолжалось это до четырнадцати лет. Противостоять, сопротивляться этому было невозможно. В двенадцать часов я вставала, глаза были открыты, это мне мать говорила. Но глаза были как бы незрячими, зрачки были без движения. Если бы меня кто-нибудь видел тогда, кроме моих родителей, он бы сказал, что ребенок слеп. Если днем я была совершенно немой, то в таком состоянии я говорила, и говорила чисто. Все время при этом я кого-то гнала: «Уходи! Уходи отсюда! Не смей приходить сюда!» Но кого гнала, кого видела тогда, днем я не помнила и не знаю сейчас. Я открывала двери. Ходила по дому и выходила наружу. Это продолжалось с полуночи до трех ночи. Утром я просыпалась, но не помнила ничего и была опять немой. Ночью, когда я гнала кого-то, иногда я брала ведро, выходила из дома через дорогу, где был водопроводный кран, набирала воды и наполняла в доме все чашки, склянки, тарелки – все, что было в доме. В таком состоянии я часто залезала на крышу или на дерево, которое росло перед домом. При этом забиралась на самую верхнюю тонкую ветку, которая бы и кошки не выдержала. Все это потом мне мать рассказывала. Стоя на этой верхней ветке, я поднимала руки вверх и с кем-то разговаривала. Уже не прогоняла, а все время обращалась к кому-то. Иногда родителям моим казалось, что я говорю не по-русски. На каком языке, они не знали. Недалеко у нас был небольшой пруд, и я направлялась туда. Если я не ходила по пруду, по воде, то садилась на берегу, поднимала голову к звездному небу и опять с кем-то говорила, к кому-то обращалась. И опять, как потом рассказывала мне мать, она слышала, что я говорю не по-русски.
Родители сколько ни обращались к врачам, это было совершенно бесполезно, бессмысленно, во мне не находили никаких отклонений, кроме того, что я не могла говорить. Во сне часто мне снились странные вещи и непонятные животные. Когда я помнила сон, я рисовала какие-то здания, каких не бывает на Земле, и очень больших червяков, с крыльями, без крыльев, с большими мордами. Потом, когда я училась в школе, я увидела картинки с изображением драконов. Но то, что я рисовала, это было другое. Правда, сейчас я сомневаюсь, может быть, и драконы. Для меня это были крылатые червяки. Очень большие. Иногда я рисовала человеческие лица. Но и эти лица были непохожи на лица обычных людей. Это был мир каких-то особых снов, в которых я жила тогда. Вечером я ложилась спать. Ровно в двенадцать вставала, и продолжалось это все ровно до трех часов. На нашей улице, а жили мы тогда уже на Украине, в Донецкой области, была одна женщина, татарка. Однажды она подошла к матери и говорит: «Я попробую вылечить твою девочку. Договорись, чтобы ее отпустили из школы на три дня, и приводи ее ко мне». Мне было тогда уже четырнадцать лет, в школу я пошла с восьми, как все дети в то время. Поскольку я не говорила, у доски я не отвечала, а все задания выполняла письменно и привыкла к этому, и другие тоже привыкли, что я такая. К тому времени я была в пятом классе.
Пришли мы с матерью к этой женщине, она меня посадила на порог, лицом внутрь дома, накрыла черной шалью и читала надо мной молитву – не молитву, не знаю что. Читала не по-татарски, она сама сказала, а на арабском языке. Потом выстригала у меня на голове крест. Все это она повторяла три раза. На третий день, повторив все, она взяла с печки маленькую чашку и говорит матери: «А вот теперь смотри». И мне говорит: «И ты тоже смотри». Она положила туда воск, серо-белый, и растопила его. Потом положила туда состриженные мои волосы и опять стала произносить какие-то слова. После этого воск вылила в воду. Он стал черным и принял форму какого-то животного. Она показала мне, что получилось, и говорит: Вот кого ты испугалась. И я узнала ту сущность, которая приходила тогда, и вдруг закричала. С той минуты я стала говорить, как разговариваю сейчас. На другой день я пришла в школу, и никто не мог поверить, что произошло со мной, что я говорю, как все. С того дня пропали и мои ночные хождения. Единственный след, память о том, что было, это некое ощущение в кистях рук, которое случается иногда, причем всегда в полночь. Их как бы тянет вверх или чтото исходит из них. Но это бывает очень редко.
Сама Л. А. Корабельникова, ясновидящая, сильнейший экстрасенс, не раз упоминалась в этой книге. Ее рассказ о том, что пережила она в детстве, – это рассказ о пути, которым должно было ей пройти, чтобы стать тем, кто она есть. В отличие от тех, кто очень хотят, чтобы у них оказались пара-способности, кто стремится развить их всевозможными способами, Корабельникова не думала об этом и не стремилась к этому. Дар сам пришел к ней. Она, как и другие, чья судьба сходна с ее судьбой, была как бы избрана, предназначена для той роли, которая оказалась уготована ей.
Болезнь, пережитая Корабельниковой, очевидно, не случайна. Этот же путь, прежде чем получить свой дар, путь мучительных, болезненных состояний проходят и шаманы. Особое состояние это получило у исследователей название «шаманской болезни».
По свидетельству этнографов, большинство шаманов, как и Корабельникова, болели такой «шаманской болезнью» с самого детства. Симптомы этого состояния сами исследователи обозначают как напоминающие различные «нервно-психические заболевания». «У них отнимались ноги, они глохли, слепли, видели мучительные сны». По наблюдению исследователя прошлого века В. М. Михайловского, у тунгусов каждый, кто впоследствии становится шаманом, какое-то время «показывает себя помешанным в уме, изумленным и боязливым». В таком состоянии он периодически впадает в беспамятство, бесчувственное состояние, уходит в леса и живет там, питаясь корой деревьев.
Будущий шаман, пишет другой исследователь, прежде чем принять дар, переживает кризис, близость безумия. Это своего рода мистическая инициация. Выход из этого мучительного состояния означает, что такая инициация (приобщение) совершилась и человек становится шаманом.
