названивать ему по три раза на день и выяснять, какую культуру изучал сегодня муж и культуру ли. Приехав в Ереван и увидев мужа, погруженного исключительно в научные труды, Елизавета Анатольевна успокоилась, но решила на всякий случай остаться.
Прожив в Ереване полтора года, супруга профессора поняла, что изучение меньшинств – вещь кропотливая и требует постоянного присутствия в ареале их обитания, и, предчувствуя, что муж проведет здесь еще не один год, уговорила его купить квартиру. Борис Иванович воле жены противиться не стал и прикупил в Ереване квартирку, приготовившись изучать меньшинства как минимум лет пять, а то и до конца своей жизни.
И все было бы хорошо, если бы не тоска Бориса Ивановича и Елизаветы Анатольевны по их единственному отпрыску – голубоглазому блондину Тимофею, которого культура меньшинств интересовала не больше, чем проблема размножения болотных комаров в летний период.
Перспективный молодой красивый адвокат Тимофей открыл в Москве юридическую консультацию и с головой ушел в работу, предпочитая объятиям московских прелестниц книги по адвокатуре, а клубам и дискотекам – залы суда. Раз в году Тимофей брал отпуск и приезжал в Ереван на пару недель исполнять свой сыновний долг. Счастливые родители поили отпрыска дорогими винами, вывозили на природу, всячески потакали его желаниям и рассказывали ему тем временем подробности изучения жизни постузов- езидов.
В тот день Тимофей наотрез отказался ехать в горы и наблюдать за езидами, жившими в брезентовых палатках, а вместо этого отправился на прогулку по Еревану. Прогулка удалась на славу. Отведав шашлыка в кафе возле Каскада, Тимофей спустился вниз и стал бесцельно прохаживаться по улицам, фотографируя местные достопримечательности. То ли Бог, то ли случай, то ли само провидение направили его в тот день в сторону третьего ряда на художественной ярмарке, где, изнывая от жары, сидела Арусяк и ждала возвращения тетки.
– Смешная картина. Ваша? – поинтересовался Тимофей, показывая на портрет бабки Арусяк с антеннами на голове.
– Нет, это тетя моя рисует, я просто сторожу.
– А кто это на картине?
– Бабушка моя, – ответила Арусяк.
– А почему синяя? Пьет, что ли?
– Нет, – хихикнула Арусяк.
– А крылья зачем?
– Ну, просто так. Там еще «Арараты» есть, внизу стоят. – Арусяк пристально посмотрела на молодого человека.
Тимофей, доселе внимательно рассматривавший картины и размышлявший над тем, каким же больным воображением должен обладать их создатель, поднял глаза и только сейчас обратил внимание на девушку в пилотке из газеты, сидящую на раскладном стульчике. Сердце Тимофея дрогнуло: перед ним сидела настоящая армянская красавица, чернобровая, с красивыми пухлыми губками и чуть раскосыми зелеными глазами, в меру упитанная, в отличие от селедкоподобных московских девиц, которые так и норовили прыгнуть к нему в постель.
Арусяк, изучавшая молодого человека с того момента, как он обратился к ней, вдруг ни с того ни с сего вспомнила дона Педро и его возлюбленную и представила, что незнакомец и есть тот самый дон Педро, который приехал, чтобы снять с нее чертову пилотку, выкрасть ее и увезти в свой прекрасный замок. Тимофей, в свою очередь, продолжал восхищаться прелестями Арусяк, пытаясь сообразить, не мираж ли это. Он напрочь забыл наставления родителей, которые прожужжали ему все уши рассказами о суровых армянских традициях, согласно которым даже легкий флирт может обернуться либо кровавой резней, либо пышной свадьбой. И если бы у кого-то из сидящих на ярмарке внезапно открылся третий глаз, он наверняка бы заметил над головами Арусяк и Тимофея двух улыбающихся амуров с розовыми попками, нацеливших свои стрелы в сердца молодых людей.
– Тимофей, – представился молодой человек.
– Арусяк, – зарделась Арусяк.
– Красивые у твоей тети картины, – заметил Тимофей, чувствуя, как язык его начинает заплетаться, словно после бутылки хорошего армянского коньяка, а сердце – трепыхаться в груди, как испуганная птичка.
– Двадцать долларов – маленький «Арарат», сорок – большой, – послышался голос Офелии, которая вернулась на свое место и сразу просекла, что молодой человек – иностранец.
– А вот и создатель сих шедевров. – Арусяк показала на тетку и закусила губу, понимая, что Офелия явилась совершенно не вовремя.
– Мне один маленький, – пролепетал очарованный Тимофей.
– Завернуть или так понесете? – поинтересовалась Офелия.
– Заверните, – кивнул Тимофей, не в силах отвести взгляд от Арусяк, которая, заметив столь пристальное внимание со стороны симпатичного паренька, вдруг стала глупо улыбаться и опускать голову все ниже и ниже.
Офелия старательно завернула картину в бумагу, перевязала ее бечевкой и протянула молодому человеку:
– Держи. Двадцать долларов.
Дрожащими руками Тимофей полез в кошелек, извлек оттуда пятьдесят долларов и машинально протянул художнице.
– Сдачу драмами дам, долларов у меня нет, устроит? – Офелия вытерла со лба капельки пота и выдохнула.
– Устроит, а заверните мне еще парочку, – прошептал Тимофей.
– Тогда еще десять долларов давай. – Офелия прищурилась, недовольно посмотрела на странного типа, который сам не знает, чего хочет, и стала заворачивать картины.
Ованес, видя, что торговля пошла, поднес дудук к губам и тихонечко задудел, украдкой косясь на молодого человека. Но ни звуки дудука, ни сопение Офелии, которая то и дело выдавала «уф», не могли отвлечь Тимофея от прекрасной девушки, которая стыдливо опустила голову и сверлила взглядом серый асфальт.
– Держи. – Офелия протянула Тимофею два свертка.
– А дудук не нужен вам? – робко поинтересовался Ованес. – Национальный армянский инструмент высшего качества.
– Нужен, и дудук заверните, – улыбнулся Тимофей.
Он был готов заставить Офелию и Ованеса заворачивать все картины и дудуки до глубокого вечера, только бы они не отвлекали его и позволили еще немного полюбоваться на юную богиню, снизошедшую до него, грешного, с Олимпа.
– А может, два? – заискивающе спросил Ованес, потративший все деньги на гороскопы и ароматические палочки для Офелии. – Друзьям подарите. Национальный инструмент, больше таких нигде не производят.
– Два, а лучше три, и заверните мне их по отдельности.
– Заверну, заверну, – потер руки Ованес и стал заворачивать дудуки.
И стоял бы Тимофей до глубокого вечера, и, вполне вероятно, скупил бы все картины у Офелии, дудуки у Ованеса и хачкары у дедушки, сидящего напротив, если бы Офелия, которая в тот день была зла как черт, не махнула рукой:
– Все, собираемся, хватит сидеть на такой жаре.
– А заверните мне еще один «Арарат», – попросил Тимофей.
– Больше нет «Араратов», послезавтра приходи. – Офелия недовольно посмотрела на молодого человека и добавила: – Кстати, я назад товар не принимаю, так что можешь его не приносить.
Тимофей, услышав, что «Арараты» закончились, а, следовательно, причин для дальнейшего его пребывания возле прекрасной армянской девушки нет, пригорюнился и предложил:
– А давайте я вас сфотографирую.
– Это еще зачем? – удивилась Офелия.
