— Без воды? — расширил глаза малопьющий Ростов
— Разберусь — сказал я, недовольно прерывая благородный процесс питья, и, затем, в три глотка осушил остатки.
Еле отдышался. Занюхал, поданной кем — то безвкусной галетой из сухпайка.
— Ну, и бляди! — сказал я, приходя в себя после убойного спирта и рассматривая разорванную пулеметной мушкой ладонь на правой руке.
— Кто?
— Да, все и всё на свете, блин!
На пыльной площади в разных мертвых позах лежало несколько десятков афганских моджахедов. Признаков жизни уже никто не подавал. Беспощадные предвестники смерти мухи и какие — то местные птицы уже кружились поблизости, предвкушая добычу.
— Знаешь, Саня, я, ведь в школе мечтал стать или геологом или, как ты, врачом?
Лететь в госпиталь я отказался. Слишком незначительными казались мои раны по сравнению с потерями сегодняшнего дня. Доктор Ростов, как и обещал, наложил мне два или три десятка швов. Две пулевые раны на бедре и на ноге оказались пустяковыми, — все касательные. Вообще, если вспомнить переносицу, меня сегодня задели четыре пули, но только задели. Везуха! Есть Бог на свете! Девчонки из медчасти, пока док без анестезии делал свое дело, держали меня за руку. Одна даже гладила по голове и что — то шептала. Я боли не чувствовал, в глазах стояла пыльная площадь, полная беснующихся и визжащих душманов, и мы ввосьмером или вдесятером у сгоревшего БТРа. Виделся худенький тульский мальчишка Саша Гусев, которого мама была вынуждена отпустить от себя под строгий щит СА.
— Ну, послужит, мужчиной станет — вероятно, утешал на перроне свою плачущую жену Сашин папа — войны — то сейчас нет.
— Их сын, тащит автомат за ремень по песку чужой пыльной площади, неестественно трясет головой и идет в сторону духов. Глаза закрыты, все лицо в крови, полруки нет. Ради чего…? За маму? За папу? За Родину? Помилуй Бог, если мать Саши мне, — командиру ее Саши, когда — то, заставит посмотреть в свои глаза. Что сказать ей?
Дело сделано, я зашит, смазан, дезинфицирован, на носу, где чиркнула пуля, — новый чистый пластырь. Пластыри на бедре и ноге. Рассуждая про себя, что сегодня какой — то чумной день, поцеловал кокетливых сестричек и пошел к ожидавшему меня неподалеку бронетранспортеру.
Около медсанбатовской палатки остановился. Кто — то за тонкой брезентовой стенкой пел под гитару хриплым, как у Высоцкого голосом:
— Комбат в крови, кричал 'Вперед!'
— Сержант кричал 'Давай Огня!'
— И я давал: мой пулемет
— Всю душу вытряс из меня…….
Я вспомнил, как два месяца назад мы сопровождали колонну с топливом из Кабула в Гардез и напоролись на духовскую засаду. Отстреливались отчаянно. Тогда положение во многом спас опять Тиханцов. Мы с солдатами роты вели огонь, спрятавшись за мощным глинобитным духаном. А неподалеку, найдя удобную нишу в расщелине между камней, расположился с ротным пулеметом Тиханцов. Я видел, как он ведет огонь из пулемета, и видел его трясущиеся, как в падучей от выстрелов плечи. Еще подумалось, что несколько месяцев подобных упражнений и какая — нибудь вибрационная болезнь человеку обеспечена. Профессия у солдата вредная. По моему ходатайству Тиханцов был представлен к ордену, но получить награду ему уже не суждено. В СА награждают медленно, и смерть часто обгоняла награды.
Валерка Торопцев дожидался меня в душной палатке. Он тоже был кое — где зашитый. Хоть и командир, но там — в Афгане — он все равно Валерка. Он сообщил, что есть сведения, будто мои самовольщики, случайно набрели на хорошо организованный отряд духов, который по планам должен был ночью внезапно напасть и уничтожить вертолетную эскадрилью. Эта случайность помогла избежать серьезных потерь. И нас, вроде, хотят представить, к наградам.
— Только это между нами — сказал он мне — все неоднозначно, и толком я ничего не знаю. Пользуюсь слухами от знакомца — майора из штаба Армии.
Мы с ним пили водку. Торопцев грустно сообщил, что Леха Климов, не долетев до госпиталя, умер в вертолете.
— Представляешь, Иван, у него и рана, на первый взгляд, была пустяковая. Но пуля задела сонную артерию. Не довезли! — горестно сказал Валерий. — А, под каской у Тиханцова пол черепа было снесено. Просто удивительно, как с такой раной человек жил целых пол минуты?
— Не пожелал бы я никому этих тридцати секунд жизни, — ответил я, вспоминая, как сержант молил добить его. Скольких друзей уже выкосил печальный афганский пейзаж за время этой 'командировки'?
Торопцев, как и обещал, позвонил дежурному — старлею Сафронову и пригласил в палатку, чтобы налить ему честно заработанные сто граммов. Сафронов как раз сдал дежурство и пришел злой, как черт и сказал, что получил втык из штаба бригады.
— За что это тебя так? — шутливо спросил Торопцев.
— За то, что шум поднял, когда понял, что вас спасать надо. Связался по рации с дежурным армейцев майором Смирновым, чтобы вертушки прислали. А пока те соображали, поднял первую роту и на машинах отправил к вам.
— В чем же заключается шум?
— Накануне пришел приказ о радиомолчании. Ну, а я, как вы понимаете, его нарушил. Вот и получил.
Валерка выругался.
— Если бы ты выполнил приказ и не связался с летунами, то возможно бы и не сидели мы сейчас здесь?
— Возможно, — ответил Сафронов. — Но вообще — то шум поднял особист, который утром приезжал к тебе в роту — сказал Сафронов, обращаясь ко мне.
— Полковник приехал с каким то литехой. Их сопровождал начальник штаба бригады Перов. Приехал, чтобы забрать наркоту, и увезти ее для уничтожения. Говорит, что по новому порядку конфискованные наркотики теперь должны отправлять в особый отдел. — А уж потом — продолжал Сафронов, — их или сжигают, или отправляют на нужды фармацевтической промышленности. А здесь особист наводит бучу попутно, чтобы о его принципиальности услышало начальство.
— Как его фамилия? — спросил Торопцев.
— Не помню. Какая — то литовская или латышская. То ли Ельц, то ли Вельц? Вроде, Вельц. Сам он не представился, а сразу стал орать на меня за то, что не знаю — какое будет меню на завтрак личному составу? Мне Климов называл его фамилию, да я из — за расстройства не запомнил точно. Оказывается, они знакомы.
— Разве?
— Ну да. Лет шесть назад им довелось служить в одной части. Не знаю из — за чего, но между Климовым и этим Вельцем произошел личный конфликт и Климов врезал тогда еще капитану — особисту по физиономии и сломал челюсть. Пока особист лежал в госпитале, состоялся суд офицерской чести. Климова судили только за рукоприкладство, но о причинах этого случая никто не спрашивал. Все знали, что особист редкостная сволочь, который был готов копаться в дерьме, лишь бы вытащить на свет две — три строчки, компрометирующие военнослужащего. Вероятно, из — за этого случая Климов и ходил в майорах чуть не до сорока лет?
Мы выпили стоя и по полному стакану за Лешу Климова, за сержанта Тиханцова, и за всех погибших сегодня ребят.
— Но, я никак не могу понять? — сказал я — как сержант Мурзагалиев — всегда ответственный и принципиальный смог снять все отделение, оставить без охраны палатку и уйти в самоволку? Ни дежурный по роте, ни дневальные, ни часовые — ничего не знают. Здесь что — то не так…
— Ладно, — сказал Торопцев. — Дай бог, чтобы рядовой Ковалев оклемался. Может быть, он что — то знает? Тем более, что он был другом Мурзагалиева.
Потом мы закатились в санчасть к Ростову. Его не оказалось, главное, мы не нашли моих сестричек.
