Атавистический и антинаучный характер истории не нуждался в комментариях. Это понимали и Прошкин и комсомолец-атеист Волька. Только желающих участвовать в сносе скита — прочного каменного домика с куполом, на подобие церковного, но без дверей, с единственной узкой, похожей на бойницу щелью в стене вместо окна, среди местного населения не нашлось. Со слов Вольки, смело заглянувшего в щель и даже расстрелявшего в нее обойму от наградного револьвера, выходило, что внутри домика нечто «шевелится и издает звуки».
Несознательные граждане, привлеченные к работам по сносу, услышав звуки из строения, дружно бросились креститься и «Христом Богом» просили Вольку перед сносом взять благословение на это разрушительное мероприятие у служителя культа…
Выслушав всю историю, Прошкин вздохнул, взял пару своих сотрудников и поехал изучать место происшествия. Ну конечно — скит был полной развалюхой, в крыше дыры — заслоненные ржавым железным листом, а в стенах — забитые полусгнившими досками проемы. Прошкин и его заместитель Слава Савин — доски отодрали за считанные минуты, влезли внутрь и, к ужасу всех присутствовавших, выволокли на свет Божий прятавшееся в гнилой соломе существо. Существо было особью женского пола, худенькой и бледной, лет 17–18, босой и грязной, в замызганной холщовой рубашке до самого пола, с немытыми кудрявыми лохмами и блестящими абсолютно черными глазами без зрачков. Существо задержанию не сопротивлялось. Даже улыбнулось. Как показалось Прошкину — злобно и издевательски.
Скит снесли к положенному сроку. А живую находку привезли в районное НКВД, вымыли, переодели, попытались накормить, пришли к коллективному мнению о том, что к человеческой речи существо не способно и заперли в камере временного задержания, чтобы по утру придумать — что же делать дальше с этим странным человеческим экземпляром.
А ночью Прошкину позвонил дежурный по зданию — окрестности оглашал пронзительный, похожий на волчий, вой, а сама постоялица «предвариловки» парила под потолком. Прошкин прибыл на место, но полета не застал — героиня жутковатой истории валялась в бессознательном состоянии прямо посреди коридора, хотя камера была по-прежнему замкнута, а перепуганные сотрудники клялись, что не притрагивались к замку. Прошкин распорядился снести существо в подвал и запереть во вполне полноценной камере — исключительно ради общественного спокойствия! Ведь не слушать же гражданам вой перед рабочим днем. Прошкин для надежности — лично! — прицепил создание при помощи пары кожаных ремней — из наручников худые кисти странного существа попросту вываливались, к вмурованному в стену железному кольцу, насыпал на ее подол кладбищенской земли — самый надежный способ воспрепятствовать полетам ведьмы — если кто не знает! Потом отправил своего заместителя к его неграмотной и потому верующей бабке, с инструкцией неприметно отлить у нее с полстакана святой воды и пошел рыться в своих записях, что бы решить — что же делать дальше. Но решить так и не успел…
С первым лучом солнца здание НКВД огласил громкий, протяжный, удивительно высокий и не на что не похожий вибрирующий звук. Прошину показалось то у него разлетятся сперва барабанные перепонки, а потом и вся голова… Но разлетелась только потрясающе крепкая, новая перегородка между камерой и коридором в подвале, в мелкие осколки рассыпался десяток стекол, да рухнули строительные леса около соседнего здания. А обмякшее, но все еще живое, тело девицы снова лежало — как будто к нему не притрагивались, в верхнем коридоре — напротив дверей кабинета Прошкина…
Надо было срочно предпринимать радикальные меры — ведь теперь страдала не только психика сотрудников НКВД и мирных горожан, а еще и народное имущество! Полстакана святой воды тут не помогут! Прошкин тяжело вздохнул. Он не хотел такого развития ситуации — но у него не было выбора. Надо было срочно искать служителя культа. В самом Калининском районе Н. благодаря передовым успехом в области атеистической агитации таковых не было. Времени на выяснение ситуации у соседей тоже не было.
Поэтому Прошкин позвонил своему давнему товарищу — начальнику Н-ской пересылочной тюрьмы Жоре Кравцу. По счастью, во вверенном Жоре учреждении подходящий служитель как раз имелся. И не какой-нибудь приходской попик с засаленой бороденкой — а самый настоящий доктор богословия, человек в прошлом близкий к святейшему Синоду и царскому двору — отец Феофан.
Хоть и был отец Феофан принципиальным противником обновленчества, за что и пострадал, но человеком он оказался вполне светским и очень сведущим. Молебен в здании НКВД служить напрочь отказался, но совет Прошкину дал вполне практический и полезный, хотя как истый богослов, сопроводил его сложными метафорами и иносказаниями. Начал Феофан издалека, морща обтянутый по-старчески пергаментной кожей орлиный нос:
— Мне презабавную притчу давеча рассказали в узилище сотоварищи мои. Как абсолютно подлинную. Деревенская старица пришла на прием к Михал Иванычу Калинину дабы полюбопытствовать — кто же придумал колхозы — коммунисты или ученые? — Коммунисты! — гордо ответствовал Всесоюзный староста. Я так и полагала, — удовлетворилась старица, — ученые бы сперва на собаках проверили. Я к тому привел тут сию притчу — что у каждого свои обязанности. И Вам — Николай Павлович — при вашей занятости рабочей не пристало такими предметами как судьба сего существа обременять себя. Вы ведь государственный человек и на службе денно и нощно пребываете. Мало ли забот у вас? Но вот передать страдалицу — умом скорбную — в руки медицинской науки — ваша обязанность, долг я бы сказал — как мудрого государственного человека! Но ведь учитывая тягостность состояния сей девицы — ни районные доктора, ни даже губернские не смогут ее страданий облегчить. Оттого, следует Вам, препроводить болящую в столицу, где она может много медицинской науке послужить.
Прошкин воспарял духом, быстренько по всей форме написал сопроводительное письмо областному психиатру и еще одно — непосредственно главврачу столичной лечебницы для умалишенных — куда обычно направляли граждан для экспертизы и в тот же день тщательно связанная, облитая тем самым полстаканом святой воды и получившая — на всякий случай — несколько уколов сильного снотворного средства «страдалица» была отправлена в столицу.
Ее дальнейшей судьбой Прошкин не интересовался, и считал эту неприятную историю счастливо завершившейся. Только через пару недель приехал к Прошкину глубоко расстроенный Жора Кравец с початой бутылкой водки и попросил ответной помощи — от Жоры ушла горячо любимая супруга, и он просил у Прошкина какой-нибудь подходящий заговор или присушку что бы ее вернуть. И Прошкин, в который раз порадовавшись, что так до сих пор и не вступил в брак, все же товарища пожалел, выдал ему тетрадку из соответствующего тематического раздела своей богатой коллекции. Да вот незадача — через пару дней Кравца арестовали, и при обыске изъяли ту пресловутую тетрадку. А увидать в витиеватых заклинаниях и шепотках тайный шпионский шифр было делом техники. Учитывая обширную переписку Прошкина по такой тематике — такое дело вполне потянуло бы на группу…
Спасли Прошкина только заступничество товарища Коренева и собственная расторопность. Узнав об аресте Кравца, Прошкин сразу же почувствовал угрозу. Но, жечь бумаги не привлекая внимания, уже было слишком поздно, и он быстренько сложил наиболее сомнительные из них в посылочный ящик, отправил ящик казенной почтой Субботскому — приписав на посылке «Следственные материалы для экспертизы». Субботский — человек не глупый и поймет, что стряслось. Вещественную же часть коллекции Прошкин наскоро переписал в казенные страницы описи и оформил как «экспонаты, переданные гражданами для организации музея атеизма».
Так что все можно сказать обошлось. С должности конечно, на всякий случай, Прошкина выставили. А его место занял, против обычной традиции — назначать на место провинившегося человека со стороны — бывший заместитель и комсорг управления Калинского районного НКВД, тот самый Слава Савин. То есть выходило, Прошкин не был ни в чем виноват. И его даже собственно не выставили — а тихо и культурно перевели на другую работу — то есть в эту самую группу «Превентивной контрпропаганды»…
Честно сказать, ругать за информированность Баева Прошкин мог только себя, свою мягкотелость и гуманизм. Потому что он не сомневался — о его увлечении и последствиях такового Саша, большой любитель живых осколков царизма, узнал не от кого иного как от самого отца Феофана. По своему мягкосердечию и сердобольности Прошкин, пристроил почтенного богослова отбывать отмерянный ему срок вдали от насыпных берегов Беломор — Балтийского канала, на постройке местного коровника. И вот теперь неблагодарный отец Феофан, отожравшись на колхозных харчах, пустился в беседы о своих и чужих секретах с первым встречным «учтивым юношей».
