Мамаша мне говаривала, что моя свечка далеко не доплывет, с тех пор я осторожный. — Он повернулся и пошел к двери. — Эту игрушечку я тебе раздобуду. Может, мне Гиль уступит ее за сотню сигарет. Можно обсудить это дело с Карелом?
— Я сразу хотел с ним поговорить, но тут были Мирек и Пепик.
— Ладно. Так я пошел.
В дверях Кованда обернулся, взглянул на постель Гастона, щелкнул каблуками и, салютуя, поднял руку.
— Лихо у меня получается, а? Гилевская выучка!
Он повернулся и уже взялся было за ручку двери, но вдруг ему что-то пришло в голову. С минуту Кованда стоял у дверей, задумчиво наклонив голову, потом вернулся в палату и снова присел на стул у постели Гонзика.
— Слушай-ка, — сказал он медленно и без прежней ухмылки. — Пока я не ушел, задам-ка я тебе один… этакий… в общем, личный вопрос.
— Отвечу на любой, — отозвался Гонзик. — Только не о том, зачем мне пистолеты.
— Это мне трын-трава, — отмахнулся Кованда. — Может, кто собирает их на память. Я этих коллекционеров всегда считал полоумными. Нет, мой вопрос о другом. — Он оглянулся на Гастона. — Француз вправду не понимает по-чешски?
— Голову даю на отсечение, — улыбнулся Гонзик.
— Ну и слава богу, — облегченно вздохнул Кованда и стал медленно снимать свои брезентовые рукавицы. Снявши, он положил их на колени, потом взял одну и начал ее тщательно рассматривать. Гонзик с улыбкой наблюдал за ним.
— Ты хотел задать мне какой-то вопрос, — напомнил он немного погодя. — Собрался было, а молчишь. Спрашивай.
Кованда сердито наморщил лоб и сунул руку в рукавицу.
— А ты не смейся над стариком, — упрекнул он. — И учти, что я тебе не съездил по башке только потому, что она у тебя вся в бинтах. Я тебя — просто-напросто… хотел спросить, — тихо произнес он и опять снял рукавицу, — красный ты или не красный? Взаправду ты коммунист? Как раз сейчас страшно мне хочется это знать!
Гонзик улыбнулся.
— А зачем тебе знать, скажи, пожалуйста?
Кованда рассердился. Он сжимал и разжимал кулаки и, не поднимая глаз, теребил свои рукавицы.
— Нужно знать, вот и все! — обиженно буркнул он. — И не спрашивай, зачем. Я тоже не допытывался, на что тебе хлопушки!
Гонзик вытянул руки вдоль тела на одеяле.
— А если я красный. Кованда, — тихо ответил он, — разве это причина, чтобы мы перестали дружить? Или чтобы мы перестали понимать друг друга?
На лбу Кованды выступили капельки пота. Он расстегнул воротник и положил кепку на рукавицы.
— Я и не говорил ничего такого. Любишь ты всякие заковыристые слова и выкрутасы. Я тебя спросил напрямик и хочу, чтобы и ты мне так же ответил.
Гонзик уставился на потолок.
— А зачем мне выкрутасы! Ты из тех людей, которым не следовало бы бояться слова «коммунист», а я не стыжусь своих убеждений. Да, если хочешь знать, я коммунист, и отец мой тоже коммунист, потому его и засадили в концлагерь. В партию я вступил потому, что с ней правда, дружище. Правда для всех справедливых и честных людей.
Кованда тихо сидел на стуле у постели, держа в руках кепку и рукавицы. Он поднял глаза на Гонзика и встретил его добрый, открытый взгляд. Кованда улыбнулся и встал.
— Ну, я пойду, — заторопился он и снова надел кепку. — А то, пожалуй, Гиль меня хватится и будет скучать.
Он надел рукавицы и медленно пошел к выходу. Гонзик быстро сел на постели.
— Кованда! — воскликнул он.
Тот обернулся уже у самой двери.
— Ну, что?
— Так ты мне ничего на это не скажешь? Ни словечка? Не скажешь, что ты обо мне думаешь?
Старый Кованда подтянул на шее шарф и взялся за ручку двери.
— Что я о тебе думаю? — задумчиво произнес он, разглядывая сапоги. — Скажу. Скажу, что я в жизни не встречал еще такого хорошего парня, как ты. Такого… — он поднял воротник пальто, — чтобы был мне так по душе! Ну, будь здоров! — Он открыл дверь и заговорщицки усмехнулся. — Будь здоров, красный!
И он осторожно прикрыл за собой дверь.
7
— Ну, пошли, — сказал Кованда и положил Карелу руку на плечо. Тот встал со стула и взял с полки походный котелок.
— Одно мне обидно, — добавил Кованда, — что я останусь без обеда. Без этой самой овсяной бурды. — Он наклонился над койкой, скатал свои старые рабочие брюки, потом надел кепку и взял брюки под мышку. — Для общего блага приходится человеку жертвовать и хлебом насущным.
Они вышли из комнаты и по коридору пошли к лестнице.
— Ну, дуй, — сказал Кованда и, остановившись у лестницы, закурил сигарету, потом быстро шагнул в клозет, находившийся прямо против комнаты, где жили немцы.
Карел медленно спустился по лестнице в первый этаж.
У дверей кухни выстроилась длинная очередь. Франтина и Йозка открыли двери настежь, поставили там стол, и на него большие дымящиеся котлы и стали раздавать овсяный «айнтопф»[34].
Карел прошел вдоль рядов проголодавшихся ребят и стал перед Миреком, который был уже близко от котлов.
— Не лезь без очереди! — закричали стоявшие сзади и забарабанили ложками в котелки. Мирек обернулся и закричал:
— Спокойно, ребята, спокойненько! Он тут стоял передо мной.
Подходили все новые люди, вернувшиеся с работы, очередь росла, несмотря на то что повара работали быстро.
— Сегодня все идет, как по маслу, — громко сказал Карел, подвигаясь вперед. — Обед из трех блюд!
Ребята засмеялись.
— «Айнтопф» сегодня жирный, — крикнули сзади. — Франтина сказал, что Гюбнер положил в котел большую восковую свечу. То-то полакомимся!
— Копун! — покрикивали сзади на Франтину. — Шевелись, лежебока!
Получившие свою порцию шли вдоль очереди к лестнице. Некоторые уже по дороге прикладывались к котелку.
— Я этого есть не стану, — заявил Эда Конечный и показал свою ложку. — Тут черви.
Ребята не поверили.
— Значит, у тебя мясное блюдо, — шутили они. Беги, пока Гюбнер не увидел. Видно, он перепутал и налил тебе из немецкого котла.
Карел подставил котелок, и Франтина наполнил его. Карел испытующе заглянул повару в глаза.
— Это верно, что там черви? — громко спросил он.
Франтина испуганно посмотрел на Карела.
