Гонзик покачал толовой.
— Ты на времена не сваливай, — сказал он. — Я слышал, до чего иной раз доходят люди в концлагере. За сигарету готовы отказаться от своих убеждений.
— Ну, какая тут связь, скажи на милость?
Пепик вскочил со скамейки и выбежал из умывалки. Гонзик удивленно поглядел ему вслед, потом перевел взгляд на Мирека.
— Что такое? Случилось что-нибудь?
Мирек протянул руку и отобрал у Гонзика мыло.
— Ты извел недельную порцию мыла, — проворчал он. — Проповедуешь тут, словно у тебя глаз нет. Трудно разве догадаться, что и Пепик был там? Я полчаса его успокаиваю, а ты все испортил.
Гонзик задумчиво стоял перед зеркалом, вытирая руки.
— Вот уж не думал я, что и Пепик… — медленно произнес он. — Но если бы я знал, я бы все равно не, разговаривал с вами иначе.
Мирек встал, подошел к двери, подождал, пока Гонзик возьмет свои ноты, и потушил свет.
Они крадучись пробирались по коридору, и столкнулись с Ковандой.
— Крадутся тут, как воры, — рассердился старик — он сначала сам страшно перепугался. — Не могли свистнуть, что ли? Можно подумать, немец идет. Перепугали вы меня, чтоб вам пусто было!
Он сердито сплюнул.
— А с чего это ты перетрусил? — поддел его Гонзик. — Если у тебя совесть чиста, ты можешь безбоязненно встретиться хоть с самим Герингом.
— Рассказывай сказки! Геринга ты бы сам испугался. А о моей совести не беспокойся, я сам ее берегу. Мне не спалось, вот я и пошел прогуляться.
Вместе с ними он вернулся в комнату. Когда они проходили мимо конторы, Кованда остановился и удивленно прошептал:
— Гляньте-ка, опять какой-то сукин кот испортил всю дверь. Опять там что-то вырезано…
Гонзик покосился на Кованду, потом подошел к двери и нагнулся. На свежевыкрашенной филенке стояло: «Сталинград».
— Ишь какой ты зоркий! — удивился Гонзик. — При таком слабом свете никто бы и не заметил. Ну, быть завтра заварухе!
— У меня глаз ястребиный, как же не заметить! А к заварухе мы привыкли, пусть привыкают и другие.
Входя в комнату, Гонзик спросил товарищей:
— А вы слышали, что нас переводят отсюда?
— Да что ты? — удивился Мирек. — Кто сказал?
— Я как раз стоял под дверью, когда капитан по секрету сообщал об этом немцам.
— И куда же?
— Далеко, — сказал Гонзик. — Вы пока не говорите остальным. В Эссен.
Мирек удивленно поднял брови и тихо свистнул.
Кованда задумчиво почесал в затылке.
— Так, так, в Эссен! — сказал он и вздохнул. — Ну и пусть. По крайней мере куплю себе хорошую золингеновскую бритву. Золинген там где-то рядом. Этими безопасными я до смерти не научусь бриться как следует.
11
Гонзик зашел попрощаться с доктором, но неудачно: доктор был в операционной. Гонзик с час прождал его в квартире и тихо, словно боясь ударить по клавишам, импровизировал на рояле.
Доктор забежал только покурить. Он долго протирал свои золотые очки.
— Итак, сегодня мы видимся в последний раз, Ганс, — весело проговорил он и нарочито громко засмеялся, чтоб не заметно было, как дрогнул его голос. — Ну, что ж, плакать мы не станем, верно?
Гонзик медленно опустил крышку рояля и остался сидеть, водя беспокойными пальцами по блестящей поверхности инструмента.
— Но мы не потеряем друг друга из виду? — спросил он. — Будем переписываться?
Доктор сосредоточенно курил, обдумывая что-то. Потом покачал головой.
— Нет, переписываться нам нельзя.
— Почему?
— Нечего рисковать понапрасну.
Гонзик опустил голову и снова открыл крышку рояля. Доктор с улыбкой наблюдал его.
— Воздержимся от сентиментов и не будем клясться в любви, у мужчин это не принято. Но чтобы не потерять друг друга, я дам тебе один адрес. — Он вынул блокнот, вырвал листок и написал: «Кетэ Шуберт, Рур, Эссен, Хейнцштрассе, 34». — Это… дочь Крапке, — сказал он, подавая листок Гонзику. — Если захочешь, разыщи ее. Разумеется, если захочешь. Ну, мне пора, — заторопился он и погасил сигарету. — У меня еще две операции.
Они пожали друг другу руки.
— После войны я все равно отыщу тебя, — воскликнул Гонзик.
— Мы обязательно должны встретиться, если, конечно, будем живы. Ведь и после войны тоже будет нужно, чтобы люди разных стран понимали друг друга. Может быть, тогда это будет даже важнее, чем сейчас. Итак, до счастливого свидания! — Он крепко сжал руку Гонзика и поцеловал его в щеку. — Зайди к старшей сестре, она хочет попрощаться с тобой.
Доктор ушел, а Гонзик все смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за углом коридора. Гонзик думал, что доктор обернется, но тот не обернулся. Потом Гонзик засунул руки в карманы и побрел в другой конец коридора, к двери с табличкой «Verbandszimmer»[44].
Сестра сидела за столом и писала. Увидев Гонзика, она торопливо поправила чепец и улыбнулась.
— Заходи, заходи! — пригласила она своим низким густым голосом и закрыла книгу, в которой делала какие-то записи. — Садись, Ганс.
Гонзик сел на краешек стула и молча осмотрелся.
— Не верится, что прошло уже семь недель с того дня, как меня привезли сюда. Я был тогда очень плох, сестра?
Сестра громко засмеялась.
— Нашел о чем вспоминать! — Она махнула рукой. — Череп у тебя цел, а это главное. А тому ослу, что не сделал тебе перевязки, я тогда задала жару.
— Как же, как же, помню!
— Значит, ты пришел попрощаться, — растроганно проговорила сестра, чуть понизив голос, и отчего-то принялась поправлять свой белоснежный накрахмаленный чепец.
— До смерти не привыкну я к этому убору, хоть ношу его уже сорок пять лет. С сотворения мира люди не выдумывали ничего нелепее. — И она сердито передвинула чепец от одного уха к другому.
Гонзик задумчиво улыбнулся.
— В свое время вы добровольно надели этот убор, сестра. Почему вы сделали это?
На лице сестры появилось такое выражение, словно она хотела швырнуть в Гонзика книгой, но уже через мгновение старуха улыбнулась.
— Ты ужасно дерзкий, — усмехнулась она. — Но я люблю, когда люди говорят то, что они думают. Тогда я видела в этом единственное спасение. Позже я поняла, что можно иначе покончить с прошлым, но у меня уже не нашлось смелости пойти на попятный. А потом мне понравилось помогать больным, приносить им облегчение.
— Этим благородным делом можно заниматься и без монашеского чепца, который вам совсем не к лицу.
