ГРЯЗНЫЙ ДЕНЬ
Нелла в забрызганных грязью туфлях позвонила у ворот бубенечской виллы Хойзлера. Она долго и старательно, как делают просительницы, вытирала ноги на коврике перед дверью.
«Здесь хоть не придется подниматься по лестнице», — подумала она устало. Вилла была двухэтажная.
Уже в передней на нее повеяло беззаботным комфортом. Батареи центрального отопления мирно дышали за изящными металлическими решетками. Здесь жили прекрасно — в тепле! Сейчас, когда не достанешь ни кокса, ни угля! Как обогрело бы окоченевшую душу тепло, если бы оно было добыто честным путем, если бы Нелла пришла сюда просто с дружеским визитом к порядочным людям!
Смазливая горничная в наколке, белой, как сахар, и в похрустывающем, как ледок, накрахмаленном передничке (откуда они берут мыло?) вежливо указала посетительнице, как пройти. Нелла очутилась в просторном холле, куда выходило несколько светлых, прекрасно натопленных комнат без дверей. Из угловой комнаты с громовым лаем навстречу Нелле выскочила овчарка. Она вылетела, как дикая, сбивая ковры лапами. Из эркера появилась стройная дама.
— Рольф, nieder![21]
Ро стояла уже рядом с собакой и выхоленной рукой держала ее за ошейник.
— Untersteh dich! Sollst dich schamen, pfui![22]
Овчарка с виноватым видом поглядывала на нее и тяжело дышала.
— Она не понимает по-чешски, — выразительно пояснила Ро и улыбнулась, словно извиняясь. — Из Дессау. Gelt, Ролли? Brav, brav, schon brav sein[23]. He бойтесь, пани Гамзова, она не укусит.
Но для верности Ро все же придержала пса за ошейник, нажимая свободной рукой кнопку звонка.
— Уведите собаку, она мешает, — приказала хозяйка горничной. — Потом поправьте ковры.
— Ну, иди, иди, Рольфик, — спокойно сказала девушка по-чешски. И овчарка пошла за ней как ягненок.
Хозяйка дома изменила голос и любезным тоном «для клиентов» пригласила посетительницу сесть в одно из низеньких креслиц, поставленных вдоль стен эркера. Она усадила Неллу напротив себя, поближе к свету. На круглом столике с двойной доской лежали свежие газеты и, как ни странно, «Заратустра» Ницше. Из-под книги выглядывали забытые кем-то зеленые и красные жетоны. Высокий фикус с кожистыми листьями заслонял другое окно. Обе женщины сидели в той самой угловой комнате, где когда-то артистка Тихая, изгнанная хозяйка дома, разучивала роль Кристин, дочери Лавранса. Только теперь в «магорке» Власты были сняты двери — в светском доме тишина никому не была нужна для работы. Ро, причесывавшая свои волосы цвета платины так же, как дамы из Германии, которым очень понравилось у нас, и нацепившая большие розовые серьги в виде цветов, такая стройная в своем джерсe цвета
— Милая, дорогая пани Гамзова, что скажете хорошенького?
Впрочем, Ро не ждала ответа. Она не давала Нелле даже раскрыть рта.
— Какая для меня честь, что вы вдруг вспомнили обо мне, — сказала она чуточку язвительно. — Ай- яй-яй! Что же такое у вас с глазом? — воскликнула она соболезнующим тоном, увидав безобразное, воспаленное от ячменя веко на бледном, постаревшем лице Неллы. — Не смотрел ли глазок, куда не следовало? Нет, кроме шуток… ведь ваша дочка — врач… что думает на этот счет Елена? Она такая способная! Она ведь вернулась из России?
Сердце у Неллы екнуло.
— Давно… — ответила она, не показывая виду. — Ячмень, говорят, от недостатка витаминов… Пустяки, пройдет. Я хотела бы, пани Хойзлер, только попросить вас…
— Бедняжечка, как вы похудели! От вас просто половина осталась! Нет, серьезно, пани Гамзова, если бы вы не предупредили меня по телефону, я ни за что бы не узнала вас.
— У меня так много забот, — начала Нелла, — мой муж…
— Но я удивляюсь Елене, куда она смотрит, — болтала Ро, совсем не слушая Неллу. — Она прописала вам что-нибудь для возбуждения аппетита? Вы хорошо кушаете? Да вы ведь из тех дам, которые чем угодно пожертвуют, лишь бы сохранить линию, — шутливо погрозила Ро пальчиком Нелле, — а впоследствии все это дает себя знать. Вы должны позаботиться о себе, дорогуша, питаться как следует, окрепнуть…
Нелла смотрела на нее, пораженная. Разве она не знает, что мы ужинаем картошкой и запиваем горячей бурдой? Она и знать этого не желает! Неужели она настолько бездушна или глупа? Вероятно, и то и другое вместе.
— …худая шейка должна пополнеть, — продолжала трещать Ро, — ведь это слишком старит вас, дорогая, к чему? Вы еще такая интересная дама. Чем я могу быть вам полезна? Какао, кофе, чаю? — предлагала она, словно за прилавком. — Скажите же, что вы больше любите? Может быть, какао, нет? Оно всего питательнее.
Нелла, несмотря на свой возраст, покраснела.
— Вы слишком любезны, — сказала она, — но я не задержу вас и десяти минут. Только выслушайте меня. Вы помните, может быть, пани Хойзлер…
— …как вы меня, еще девочкой, возили в Нехлебы, — подхватила Ружена, — richtig[25], моя милая, добрая пани Гамзова. Как же мне не помнить, ведь в этом нет ничего зазорного теперь, когда счастье вам изменило. Я вижу, точно наяву, сказочный фисташковый крем; ничем подобным, конечно, я не могу вас угостить — война. Но, моя милая, добрая пани Гамзова, вы, вероятно, не будете настолько горды, вы не откажетесь от скромного угощения, которое я осмелюсь вам предложить. Вы серьезно меня обидите. Даша!
По комнате запорхала горничная в белой наколке. Не могла же Нелла в ее присутствии объяснить Ружене, зачем она пришла сюда. Она сидела как на иголках во время этого вынужденного визита. А что, если придет какой-нибудь немец и вообще нельзя будет поговорить о своем деле?
Чтобы девушка могла накрыть стол, Ро взяла с него «Народного стража» с огромным портретом Гитлера в полевой форме.
— Красавчик, а? — заметила она, любуясь, прежде чем отложить газету, потом схватила новенькую книгу, которая, казалось, только что вышла из типографии, и ни одна живая душа не успела ее открыть. На темно-зеленом переплете блеснули золотые буквы: «Also sprach Zarathustra» [26].
Ро повертела книгу Ницше в руках и постучала по переплету.
— Может быть, вы читали, пани Гамзова? — Нелла нарочно отрицательно покачала головой. — Замечательный роман, почитайте. От всей души рекомендую.
Сколько всякого добра поставила на стол горничная! Нелла не верила собственным глазам. Двести с лишком граммов сливочного масла, янтарный мед, ананасовый джем. Блюдо розовой ветчины… вот бы дать ломтик Мите, мальчик бы прямо облизывался. А тут в глубокой серебряной чаше… нет, этого, конечно, не может быть, в протекторате это только снится чехам, когда они идут спать на голодный желудок… взбитые сливки! Не какой-то там эрзац из искусственного белка, нет, самые настоящие взбитые сливки! Такие густые, что в них стоит ложка! А чешские дети, подумать только, получают снятое молоко, синее, как синька! Печенье благоухало африканской ванилью, от какао шел душистый пар, сахар искрился в хрустальной сахарнице, наполненной с верхом, — пани Ро, красивой приятельнице немецких офицеров, не было нужды экономить. Целых двести пятьдесят граммов масла! Нелла, сама не замечая этого, все время поглядывала на него, не в силах отвести глаза. Похрустывали «миньонки» из белой пшеничной муки, в батареях центрального отопления мирно побулькивала вода, в епископских хлебцах были сочные и сладкие коринки. Покоренная Греция, со свастикой на вершине Олимпа, завоеванный Крит, оккупированная Дания, оттиснувшая свою королевскую корону на куске масла, маленькая Голландия, засыпанная бомбами и затопленная морем, и ее огромные колонии, и наша разграбленная родная страна принесли свои щедрые дары на стол пани Ро, сидевшей, закинув ногу на ногу в шелковых паутинках, с сигаретой, привезенной летчиками, сияя платиновой прической и гостеприимной улыбкой. Она встряхнула корзиночку с поджаренной
