— Вы прекрасно сделали! Ведь нынче все нарочно подстроено так, чтобы убить побольше чехов.
Они пошли домой, а Митя, по привычке, бежал немного впереди. Он проворно нагнулся, вытащил из- под калитки газету, которую туда засунула для бабушки соседка — продавщица из табачной лавочки, и побежал с листом в дальний конец сада, подальше от взрослых. Он не заглянул прежде всего на четвертую страницу, как делал всегда, — спорт сегодня вообще его не интересовал. Митя был не настолько мал и не настолько глуп, как, возможно, думали взрослые. Сегодня он искал в газете кое-что другое, прямо на первой странице.
Солнце зашло; но черный список был еще отчетливо виден в последних лучах. Вблизи на светлом небе вырисовывались темно-зеленые листья ореха. Митя был один в глухом уголке сада, среди затихающей равнины, как на берегу моря. Только глупые кузнечики что есть мочи стрекотали в цветущих лугах, как будто решительно ничего не случилось. Или они прятались в трещинах коры на деревьях? Им-то было безразлично, правда?! Они стрекотали и стрекотали, словно точили тысячи крохотных кос, и на Митю в приступе горя напало яростное желание растоптать невидимых, кощунственно издевающихся над его горем кузнечиков. Он встал, отбросив страшную газету, и принялся, желая отомстить им, осматривать старый орех со всех сторон. Ветви слегка шевелились, как вытянутые руки с растопыренными пальцами, над головой Мити…
Ореховые ветки превратились в тяжелые застывшие лапы засыпанных снегом горных елей; и повсюду вокруг утомленной Неллы лежал голубоватый снег.
— Еленка была тогда немного постарше Мити, — ровным голосом рассказывала Нелла Станиславу, глядя через открытое окно в сад на внука в синих трусиках, на его темную мальчишескую голову под ореховым деревом, — она следила, чтобы он никуда не убежал, чтобы его никто не отнял.
А в памяти Неллы стояла девочка с умными, живыми глазами; щеки у нее разрумянились от мороза; на ней было непромокаемое пальто, на голове вязаная шапочка с веселым помпоном, как бубенчик; девочка поднимала Неллу руками в перчатках, помогая ей встать на ноги.
— Она не позволила мне уснуть, иначе я замерзла бы, — все тем же горестным, ровным голосом продолжала Нелла. — Это тогда, у Гавелской сторожки, помнишь? Когда началась метель и мы вас потеряли, Еленка вывела меня из лесу, одна я бы заблудилась. Ей не было даже двенадцати лет, а она спасла мне жизнь.
— Что же остается говорить мне! — воскликнул Станислав. — Я никогда не перестану стыдиться той истории со снотворным. Хотя сегодня было бы лучше, если бы меня уже не было.
Мать положила руку, дрожащую, как лист, на правую руку сына.
— Станя, — произнесла она голосом, который, казалось, кровоточил. Он кровоточил, но и свидетельствовал о том, что, несмотря на смертельный удар, Нелла живет, связанная со всем живым, что осталось у нее на земле.
— Нет, нет, я ничего. Прости. Мы доставили тебе немало огорчений, это правда, мама. Если бы ты знала, как мне тогда от нее попало за тебя!
Он видел Еленку в докторском халате, словно живую, слышал ее альт, ее смех, ее резкие замечания, и упреки, и шутки, которыми она поддерживала выздоравливающего самоубийцу, когда он пришел к ней попрощаться в такой же необыкновенный, чудесный июньский вечер, как и сейчас. Что и говорить, Еленка была всегда энергична и красноречива. Но именно ее необычный задушевный тон звучал у него сейчас в ушах — она в конце концов сказала ему с упреком: «Станя, человек так чудесно создан… и было бы грешно его ломать…»
У Стани не хватило духу повторить матери слова, получившие теперь такой щемящий сердце смысл, и он закрыл руками лицо, немного напоминающее девичье.
Нелла говорила все так же ровно в белый сумрак, не спуская глаз с темной головки и синих трусиков под орехом:
— Папы уже нет, Еленки уже нет, и бог весть где кончит свои дни Тоник. Его мы тоже никогда не увидим. Горы у нас отняли… Гавелская сторожка оказалась в Германии, а Еленкины детские лыжи… — как раз при этом пустяке у Неллы дрогнул голос, — в прошлом году мы сожгли на рождество. Митя никогда уже не будет на них кататься. Он сам принес их нам; мальчику, вероятно, было трудно сделать это, но он хотел собственноручно расколоть их, чтобы они не достались немецким сборщикам. Еленка тогда им так гордилась.
— Митя — чудесный мальчик, — заметил Станя, желая утешить мать; но она не уступила.
— Я дрожу за него день и ночь, — сказала она Стане глухо, — это мучение. Я вообще не знаю, что сейчас делать. Оставаться здесь? Увезти его куда-нибудь еще? И ты, — она не хотела прямо сказать Стане, как она за него боится. — Ты в Праге тоже один.
— С Барборкой и с прабабушкой, не забудь, — проговорил Станя, печально улыбаясь, потому что хорошо ее понимал; а может быть, он вспомнил что-нибудь о старушках. — Представь себе, мама, — сказал он, — что еще прабабушке взбрело в голову. Что Барборка — это ты. Она называет ее «Неллинька» и спокойно позволяет ей все делать для себя.
— Станя, от этого с ума можно сойти! Девяностолетнюю вылечила, а сама… Красивая, молодая, способная… скольким людям могла еще помочь Еленка! Я знаю, что прабабушка даже ни разу не спросила о ней… — злобно добавила Нелла, не давая Стане вставить слово. — Ну что ж, главное — прабабушка у нас осталась, — произнесла она с едкой горечью, с той бессмысленной злобой, которая, когда Нелла была молодой женщиной, удивляла ее в матери, и стремительно встала.
Гневным движением она схватила свитерок для Мити, и они пошли за мальчиком в сад.
Они попробовали заговорить с ним, как всегда:
— Иди ужинать, Митя.
Митя уже не гонялся за невидимыми кузнечиками. Он лежал на животе под орехом, подперев подбородок руками, обратив лицо к темнеющим окрестностям. Митя выглядел странно, мальчик не двигался, не насвистывал, не шумел. Он даже не оглянулся. Ответил, не поднимая головы:
— Я не хочу есть.
— Встань, Митенька, уже роса. Поздно, пора домой.
— Я лучше останусь здесь.
— Иди же, — подошел к нему Станислав, — и не мучь бабушку.
Он слегка прикоснулся к плечу Мити. Тот строптиво отстранился. Но вдруг по-мальчишески порывисто вскочил на ноги, чуть не задев Станислава по лицу.
— Дядя, не могу ли я поговорить с тобой с глазу на глаз?
— Пожалуйста, — ответил Станислав. И сердце у него замерло — что будет?
Они вместе ушли в комнату. Нелла задержалась в саду, среди приятной свежести, у благоухающих жасминов, под первыми звездами на зеленоватом небе; очарование июньского вечера вдвойне напоминало ей о загубленной молодости Елены и причиняло отчаянную боль.
— Почему ты сегодня приехал, дядя?
Митя стоял, расставив ноги, перед высоким дядей, заложив руки за спину, и рассматривал его, как следователь на допросе, при слабом свете лампочки.
— Да просто так, посмотреть на вас. — И Станислав слегка погладил мальчика по темной красивой голове, похожей на сестрину.
Митя ощетинился.
— Только не гладь! — крикнул он угрожающе. — Терпеть не могу, когда меня трогают. Что с мамой?
У Станислава не хватило духу сказать мальчику все напрямик.
— А что с ней может быть? — ответил он уклончиво. — Ведь ты знаешь, она в Панкраце.
— Так, — проговорил Митя. Глаза его горели, голос стал сиплым от возмущения и сдерживаемых слез. — Ну так вот, я спросил тебя, чтобы проверить. Смотрите, как вы лжете! — Он швырнул на стол газету, которую прятал за спиной, ударил по ней кулаком. — Но я отомщу за маму!
— Замолчи! Ради бога тише! — зашикал на него Станислав, потом подошел к окну, закрыл и завесил темной шторой. — Ведь разнесется по всей деревне.
— Тише, тише, тише, — съязвил Митя. — Я ничего другого от вас не слыхал с тех пор, как немцы пришли в Прагу… И вот, пожалуйста… результаты. Нет уже ни мамы, ни папы. Почему мы не остались в
