оказались проницательны, но вы не могли знать второй причины, которая состояла в том, что на борту судна был агент мексиканского правительства, посланный в Москву с документами, которые заставили бы моих тамошних сторонников отказать мне в поддержке. Это было бы катастрофой. Сейчас положение таково: я близок к подписанию контракта с тем же самым мексиканским правительством, и таким образом все оказываются в выигрыше — рабочие, их семьи, дети, как в этой стране, так и в Мехико. Детишки бедняков в Барроу будут хорошо питаться, ходить в школу, именно потому, что я сделал это. Нищие семьи в Мехико получат субсидии на медицину, чистую питьевую воду, транспорт для перевозки продукции, производимой на их фермах, безопасность, образование — все это потому, что я потопил «Ингрид Линде». Это был абсолютно гуманный акт, и, если бы мне пришлось сделать это опять, я сделал бы без малейших колебаний.
— А как же те ни в чем не повинные люди, которые погибли?
— Я не могу оплакивать всех умерших, которых я никогда не знал. И никто этого не может. Те, кто говорит, что может, просто лгут. Боюсь, вы не поверите, сочтете обманом. Но нет, я обещал вам правду, и это правда: я не сожалею, что убил тех, на «Ингрид». Если бы я не потопил ее, умерло бы намного больше людей — от голода, нищеты, невежества, войн. Это был акт высочайшей благотворительности.
Салли была на грани обморока. Она закрыла глаза и постаралась справиться с дурнотой, постаралась вернуться к мыслям о Фреде, вспомнить, что она сейчас делала и почему.
Наконец она спросила:
— Вы расскажете о ваших связях с британским правительством? В субботу ночью, когда мистер Уиндлсхэм пришел к нам на Бёртон-стрит, он назвал некоторых высоких чиновников, которые у вас «в кармане». Почему вам нужно действовать так? И вообще зачем приходил к нам мистер Уиндлсхэм? Мы ему не поверили, когда он сказал, что «Полярная звезда» вот-вот обанкротится. Я думаю, его подослали вы.
— Разумеется. Я отправил его на разведку. Но вы спросили о правительстве… это очень интересное, очень деликатное дело… Вы, конечно, понимаете, что подлинная деятельность правительства проходит вдали от глаз общества. При этом, возможно, вам неизвестно, что об очень многих делах не осведомлены даже министры, иногда даже министры тех департаментов, которых эти дела, казалось бы, касаются непосредственно. Собственно говоря, так это происходит во всех государствах, но в Британии, по некоторым причинам, особенно. Благодаря контактам, установленным мною через лорда Уитхема (хотя о причинах моей в них заинтересованности он и не подозревает), сейчас рычаги реальной власти в Великобритании сосредоточены в моих руках. Но вот что вы должны знать, мисс Локхарт: в девятистах девяноста девяти случаях из тысячи эта тайная власть, эта невидимая сила, за которую никто никогда не голосовал, служит добру. На пользу рядовым гражданам. В силу многообразных действий, которых они никогда не поймут, простые люди живут лучше благодаря этому великодушному присмотру; эта незримая отеческая рука ведет их и помогает. Между действительно обладающими властью людьми — а, как я уже объяснил, это далеко не всегда те, кого общество считает всесильными, — существует особого рода товарищество, существует идеал, почти франкмасонский, идеал
Салли сидела неподвижно, склонив голову. Все это пролетало мимо нее.
— Чего вы хотите? — спросила она.
— О, я хочу власти, могущества, — сказал он. — Власть — это очень интересно. Рассказать вам по чему? Потому что она бесконечно изменчива. Вы берете деньги, что есть власть финансовая, и с их помощью используете людей — мускульную силу, — чтобы построить себе завод, на этом заводе вы жжете уголь, то есть создаете силу тепла, и превращаете воду в пар, затем вводите пар в цилиндры машины и превращаете его в механическую силу, и с помощью этой механической силы вы создаете еще больше машин, затем продаете их и опять получаете финансовую власть. Или берете ваши паровые машины и строите дамбу, чтобы преградить путь излишкам воды, потом конструируете трубы и вентили и пускаете эту воду под большим напором по трубам и вращаете динамо, и таким образом превращаете власть денег в силу воды, которая преобразуется в электрическую силу… и так ваша сила, ваша власть преображаются и преображаются бесконечно. Конечно, есть для этого другое слово — энергия. Один английский поэт — так мне Уиндлсхэм говорит, у меня нет времени наслаждаться поэзией, — один английский поэт написал: «Энергия есть вечное блаженство». [11] Я не мог бы выразить это лучше. Наверно, для того и нужны поэты.
Салли не могла придумать, как ответить. Она знала какою-то отстраненной частью себя, что он глубоко неправ, что есть аргументы, которые опровергнут все, что он говорил, но понимала, что сейчас ей ни за что их не вспомнить. Он был так силен, а она так устала. Ее качнуло, но она выпрямилась, заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.
— Вы ошибаетесь, — сказала она чуть слышно. — Относительно людей. Я знаю, что они говорят. Они ненавидят паровое оружие, эти ваши рабочие. Они знают, что это такое, и проклинают его. Вы держите все в тайне, потому что боитесь людского суда — это единственная причина. Вы знаете, британцы воспротивятся, когда узнают все и ясно увидят, для чего оно — это оружие тиранов, оружие трусов. Вы неверно о нас судите, мистер Беллман. Вы недооцениваете ваших рабочих и недооцениваете меня.
— О, только не вас, — сказал он, — вами я восхищаюсь с самого начала. Вы по-настоящему смелы, но вы наивны. Вот вы упомянули британский народ; хотите, я скажу вам правду? Если бы они даже знали, они ничего не имели бы против. Их вовсе не тревожили бы угрызения совести из-за того, что они делают самое чудовищное оружие, какое когда-либо было изобретено, — да им и в голову не пришло бы думать об этом. Они бы преспокойно получили жалованье и отправились бы наслаждаться своими спортивными площадками и гордиться своими детишками, да и оружием этим они, в сущности, тоже гордились бы и хотели бы, чтобы на нем был британский флаг, и распевали бы о нем в мюзик-холлах. Ну да, конечно, найдутся несколько идеалистов, пацифистов — совершенно не опасная публика. Для них тоже хватит места. Но большинство — оно такое, каким описал его я, а не такое, каким видите его вы. Реальность на моей стороне. Я обещал вам говорить правду: вот она.
И Салли знала, что он прав.
Она опять посмотрела ему в лицо. Он сидел по-прежнему спокойный, свободный, властный, скрестив ноги, положив руки на подлокотники кресла. Его волосы сияли золотом под лампой; его лицо без единой морщины, она заметила это только сейчас, озарено было странной мудростью, приправленной, однако, мягким юмором, как будто он говорил:
