В задумчивости вернулся Бурда к письменному столу, но не успел сесть, как в кабинет снова ворвалась Гейсс: забыла сумочку. Бурда быстро ее подал. От одной мысли, что Гейсс снова заговорит, его бросило в жар.
Словно видя его насквозь, она шепнула:
— Успокойся, вся эта история с певичками — одна глупость. Нет так нет. Это идея Нелли… А я… я ее использовала как предлог, чтобы прорваться к тебе…
— Но, дорогая, у меня действительно нет времени…
— Знаю, знаю. Я ведь тоже на службе… Делаю для вас такое дело…
— Да, я читаю твои статьи. Но…
— Статьи — тоже глупость. Ничего умного там не напишешь. А вот мои речи…
— Я уже имел удовольствие… — вздохнул Бурда.
— Будет тебе! Все вы стали такими важными… Серая масса теперь для вас ничего не значит. А между тем ей ведь тоже необходимо утешение. Я выступаю…
— Ну и как?
— Вот ты мне и скажи, что я должна говорить?
— Но, дорогая… Что я могу тебе сказать? Будет ли война? Ну, предположим, что нет. Хватит с тебя этого?
— Ерунда. О большой политике мне не надо рассказывать. Тут я сама как-нибудь разберусь. Мясо всегда мясо, но от соуса, приправы и способа приготовления зависит, будет ли это бифштекс по-польски или по-берлински. Мне нужны подробности, нужны сплетни…
— Ты, видно, ошиблась адресом. Это не ко мне…
— Ну, что-нибудь… Ну, скажи хоть, как на вчерашнем обеде был одет Квятковский или где проводит свой отпуск Свентославский? Понимаешь?
— А зачем тебе это?
— Чудак! Если я им скажу: «У нас такая армия! Мы не боимся!» — мне ответят: «Старая песня! Это мы уже знаем!» — даже до конца не дослушают. Но стоит сказать: «Знаете, вчера я была на ужине у Квятковского, у него такой красивый серебристый галстук», — а потом все то же об армии, но только будто с его слов, все сразу развесят уши и раскроют рты. Ясно?
Бурда покачал головой и с притворной нежностью взял упирающуюся Гейсс под руку и повел к выходу. В двух шагах от двери Гейсс вдруг отчаянно заверещала:
— Знаю, знаю, у тебя ничего не добьешься даром. Ну так вот, могу тебя утешить: твой друг Ромбич поссорился с Нелли.
Бурда невольно остановился.
— Нет-нет, они не разошлись. — Гейсс бросила на него мстительный взгляд. — Ведь Нелли сначала побежала со своей идеей к Тримереку, а тот ее так обругал…
— За что?
— Не знаю. Наверно, из ревности. Будет, мол, С офицерами таскаться, а наша кавалерия, как известно, и святой Терезы не пощадит… Она пришла ко мне жаловаться, стала говорить, что все мужчины — грубияны. Ну, я недолго думая схватила ее в охапку, для приличия позвала еще Залесскую — правда, красивая? — и к тебе, а ты жадничаешь, даже дурацких сплетен не хочешь рассказать…
Чтобы отделаться, Бурда на ходу рассказал с полдюжины пустяковых историй. Гейсс горячо поблагодарила его. Особенно привела ее в восторг новая выходка премьерши, которая, подвыпив, разбила окно в кафе.
— Ничто не может так поднять настроение, как легкая фантазия, искрометная шутка. Впрочем, это очень хорошо, что высокие сановники живут, как все нормальные люди, не правда ли?
Бурда был в этом не совсем уверен. Наконец он ее спровадил и позвал Хасько. Подумав минут пять, он поручил ему выкроить из бюджета дотацию на культурные нужды армии.
— Только без излишеств! Не разбрасывайте деньги направо и налево полными пригоршнями, как мы это умеем. И потом, прошу проследить, чтобы репертуар был на высоте. Ну, к примеру, что-нибудь из Жироду. Поняли? И никаких певичек! Договоритесь с пани Тарнобжесской. Ну, как там политики? Не ушли?
— Они в отличной форме, пан министр. Сидят уже три часа, нахохлившись, как квочки, и совсем размякли. — Хасько подметил усмешку в глазах шефа и не преминул подольститься.
Бурда махнул рукой:
— Давайте этих квочек сюда.
Он очень проголодался, и, возможно, поэтому радость от того, что он правильно расшифровал выражение глаз Нелли, ударила в голову, точно водка. Пустяк, как говорится, а приятно. Этого заряда должно хватить и на беседу с политиками.
Их было четверо. Первым вошел Пуштанский. Этого-то Бурда знал как свои пять пальцев. Первый муж Каролины за последнее время сильно сдал: совершенно облысел, подбородок у него обвис, руки неприятно дрожали. За ним проследовал невысокий, коренастый, с рыжеватыми усиками и низким лбом Гавалек — новая звезда ППС [4]. Бурда поморщился — Гавалека все побаивались. Потом Кулибаба — самый молодой из всех, тоже невысокий, пухлый, румяный, в пенсне. Шествие замыкал Потоцкий.
Бурда приветствовал их, не отходя от стола: надо сразу дать понять, что он не придает их визиту большого значения. А чтобы не было лишних обид, не поскупился на улыбку. Но тут же вынужден был признать, что это не произвело должного впечатления. Увидев Потоцкого, Бурда, чтобы как-то рассеять их дурное настроение, всплеснул руками:
— Сенатор, и вы! Вы тоже в оппозиции?
— Не понимаю, — холодно ответил тот. — Я присоединился к этим господам потому, что этого требует текущий момент, — все политические партии должны быть широко представлены. И не жалею об этом: по крайней мере я смог на собственном опыте убедиться, что представители общественности не зря жалуются на плохое отношение к ним администрации.
Хорошее настроение Бурды сразу улетучилось. Он сухо пригласил посетителей сесть, впрочем, Гавалек уже расположился в кресле и даже закурил. Остальные молча сели. Заявление Хасько, будто они «размякли», как всегда, не соответствовало действительности.
— Прошу извинить, что вам пришлось долго ждать, но я, право, в этом не виноват. Итак, господа, чем могу служить?
Они переглянулись, подбадривая друг друга взглядом. Пуштанский выпятил нижнюю губу, очевидно давая понять, что устал. Потоцкий после сказанной им колкости гордо почивал на лаврах. Кулибаба беспокойно ерзал в кресле. Начал Гавалек:
— Я не знаком с дипломатией, — у него был густой, немного хриплый голос, закаленный многочисленными выступлениями на митингах, — а, впрочем, на разные выкрутасы у нас и времени не осталось, и так три часа потеряли. Одним словом, я хотел бы знать, намерено ли правительство считаться с партиями или по-прежнему плюет на них? Если намерено — пора, приступить к переговорам; если нет — по крайней мере будем знать, что на правительство нечего полагаться.
Кулибаба еще два раза подскочил в кресле и присоединился к дискуссии:
— Коллега Гавалек, может быть, несколько упрощенно, но верно изложил суть вопроса. Польские людовцы [5] обеспокоены тем, что правительство не думает считаться с общественностью. Мы это расцениваем как… как… нечто неслыханное! — выстрелил Кулибаба и тут же притих в испуге — мол, не слишком ли?
— Пожалуйста, пожалуйста, продолжайте, — лицо Бурды прояснилось: «общественность» оказывалась еще глупее, чем он думал. Он дразнил их приманкой, словно мелкую рыбешку. — Наше правительство как раз придает огромное значение общественному мнению. Прошу…
— У нас, людовцев, целый ряд претензий, я это заявляю открыто, не боясь последствий! — Кулибаба, блеснув пенсне, гордо приосанился.
— Какие же это претензии?
— А вот какие, пожалуйста! Мы считаем, что в настоящий момент только обращение к общественности может спасти Польшу!
