– Нет, немного. Они сразу прикинули – тачка «левая», много не дали. Вон, баранов купил. Первый сакман был, хорошо получилось, все выжили…
На экране начали мелькать первые кадры.
– Это снимали арабы, – предупредил Иванов. – Мы к этому – никаким боком. Просто пленку перехватили, с убитого араба сняли. Это не монтаж, специалисты проверяли…
Рашид некоторое время молча смотрел, затем, не глядя на Иванова, спросил отчего-то охрипшим голосом:
– Слушай… Зачем порнуху показываешь? Думаешь, совсем дикий, такого не видел, да?
Голос выдал абрека. Мне почему-то тогда показалось, что он догадывается, что будет дальше.
Дальше было объявление за кадром: таким вот образом развлекается Халида Бабаева из Курчалоя. Типа, первая брачная ночь.
– Не знаю такую, – опустив взгляд, пробормотал Рашид. – Зачем показываете, совсем не понял…
– А эту знаешь? – вкрадчиво поинтересовался Костя и многозначительно посмотрел на нас с Петрушиным. Во взгляде психолога сквозило отчетливое предупреждение: вопросов по существу не будет. Раскатал я психотип товарища, готовьтесь – будет реакция.
Дальше, вы помните, шли кадры с Земфирой. Рашид с минуту изображал памятник – кажется, даже дышать перестал. А потом бросился на Иванова.
Рассчитал он верно: это Петрушин – богатырь, а элегантный полковник таковым не выглядит. Между тем, у элегантного в кармашках разгрузки топорщатся точно такие же гранаты, как и у богатыря. Если успеть выдернуть хотя бы одну…
Однако не успел – мы были готовы. Петрушин, не вставая с места, качнулся вправо, долбанул хозяина кулачищем промеж лопаток. Хозяин до Иванова не добрался, мягко растянулся на ковре. Петрушин навалился сверху, заломил руки назад.
Иванов протянул наручники. Клацнули браслеты. Рашида посадили, Петрушин пристроился сзади, обхватив горло абрека локтевым сгибом. Рашид разинул рот, желая крикнуть, но мешал захват – только пузыри пускал и хрипел, как умирающий волк. Во взгляде смертельно оскорбленного брата бушевал шквал ненависти и жуткой тоски.
– Сиди и смотри, – флегматично буркнул Петрушин, не давая Рашиду опустить голову. – Ему кино показывают, а он, видишь ли, прыгать наладился…
– Полегче, – поправил Иванов, заметив, что глаза Рашида неестественно вываливаются из орбит.
– Кричать будет, – пожал плечами Петрушин.
– Пусть, – кивнул Иванов. – Пусть кричит. Тогда все прибегут и посмотрят, что у нас тут за кино такое.
Петрушин чуть ослабил захват. Рашид жадно хватал ртом воздух, кричать не пытался. Продышавшись, жалобно попросил срывающимся голосом:
– Дайте… Гранату дайте… Уйдите все, дайте гранату…
– Ты нам живой нужен, – не согласился Иванов. – Смотри, это еще не все.
Второй фрагмент закончился, начался третий. На третьем была сцена под Моздоком, последние минуты умирающей Халиды. Разорванные трупы кураторов, искромсанная осколками, окровавленная девушка, Лиза, дрожащим голосом задающая дурные вопросы…
– А вот это уже мы снимали, – сообщил Иванов. – Это уже финал. Ты запомнил, как представили девушку в первом эпизоде?
Рашид не отвечал – взгляд стеклянный, безумный какой-то, по-моему, он в тот момент вообще ничего не соображал. Ему бы гранату…
– Конец первого эпизода, – скомандовал Иванов.
Я отмотал пленку назад, до того момента, где голос за кадром информировал, кого конкретно здесь насилуют.
– Хорошо, – кивнул Иванов. – Теперь опрос Халиды. Где она называет имя.
Прокрутил до имени. Послушали еще разок голос-стон, от которого даже у самого отъявленного мерзавца бикарасы по коже побежали бы.
– Второй эпизод, – скомандовал Иванов.
Я вновь пустил фрагмент с участием Земфиры. Искаженное лицо, мужские руки, арабские команды за кадром…
– За что? – хрипло прошептал Рашид. – Я вам ничего не сделал… Вы что, садисты?!
Мы не садисты. Нам и самим по десятому разу смотреть такое – с души воротит. Но у нас такая работа. Нам надо обезвредить живую бомбу, которая в любой момент может взорваться.
Петрушин отомкнул один наручник, перевел руки Рашида в положение «спереди», опять замкнул наручник. Пока не привели его в порядок, нельзя давать хотя бы малейшего шанса.
Рашид взял платок, вытер лицо, просморкался… Смотрел в пол, взгляд не поднимал, плечи подрагивали. Позор для нохчи хуже смерти, так уж они устроены. После такого – только стреляться. Теперь Косте надо будет крепко постараться, чтобы вернуть абреку смысл жизни…
– Речь, – скомандовал Иванов.
– Есть речь, – Костя сел на подушку напротив Рашида и сообщил: – Ты должен меня выслушать, Рашид. Это важно.
– Мне все равно, – надтреснутым голосом пробормотал абрек. – Не хочу слушать. Вам лучше меня убить…
– Все равно?
– Все равно…
– Ну, раз все равно, давай позовем твоих родных и покажем им всем эту дрянную кассету, – Костя встал и с готовностью сделал шаг в сторону двери. – Позвать?
– Ты… Ты самый страшный шакал среди всех федералов, – тупая безысходность во взгляде абрека мгновенно сменилась жгучей ненавистью. – Единственное, что я попросил бы у Аллаха перед смертью, – чтобы дал мне шанс сначала перегрызть тебе глотку! Потом можно спокойно умереть…
– Какая длинная фраза! – Костя довольно осклабился и сел обратно. – Эмоции – это хорошо. Значит, не все равно. Значит, можно общаться.
– Пошел ты… – прошипел Рашид. – Не буду я с тобой общаться, шакал!
– Куда ты, на хер, денешься, родной мой, – Костя небрежно дернул плечиком и сообщил: – Для начала скажу тебе следующее: вот эту кассету видел очень ограниченный круг людей. Мы ее никому не показывали. Более того, я могу тебе поклясться, что ее не видел ни один чеченец. Ты понял намек, нет?
– И что? – Рашид напрягся – не поспевал за ходом мысли психолога.
– Это я тебе сказал, чтобы ты знал: это пока тайна, никто ничего не видел.
– Какая разница, – прошептал Рашид, скривив губы в горькой гримасе. – Ей после этого все равно не жить. На весь род – позор! Лучше уж сразу…
– Вот! – Костя поднял палец вверх, призывая собеседника ко вниманию. – Пару слов о позоре. Что мы имеем в данной ситуации, если судить с точки зрения развитого цивилизованного общества? Девчонку, по сути, ребенка еще, изнасиловали пятеро здоровенных мужиков. И сняли это дело на камеру. Это они улику на себя сняли, недоумки. Девчонку надо немедля отдать в реабилитационный центр, где с ней поработают дипломированные психологи, полечить и переселить – если уж сильно приспичит – в другое место, где ей ничего бы не напоминало о случившейся трагедии. А насильников – под суд и как минимум лет на двадцать каждого на строгий режим…
– Можешь не распинаться, давай сразу к делу, – покачал головой Иванов. – По-моему, он тебя не слушает.
– Он слушает, но ему пока поровну, – уверенно заявил Костя. – Потому что он понятия не имеет, как это вообще может быть – с точки зрения цивилизованного общества… Мы, нохчи, гордые дети гор, живем по своему средневековому укладу и клали с прибором на вашу цивилизацию…
– Ты что, тоже нохчо? – неожиданно спросил по-чеченски как будто бы и в самом деле не слушавший психолога Рашид.
– Он не нохчо, – ответил я на чеченском. – Просто говорит так, чтобы тебе понятнее было.
