на улице. Но напоролась на мой суровый взгляд и резко переменила мнение.
То-то же! Я тут вот уже вторую неделю борюсь за свою независимость, и плоды этой борьбы место имеют: как с беспомощным инвалидом, требующим пристального ухода, со мной уже никто не смеет разговаривать. Я воин, мужик. Не дам сатрапам возобладать – особливо тем, которые в юбках.
– Да я это… Ну, того, – Татьяна замялась, подыскивая предлог – желание побранить меня за нарушение режима, судя по всему, уступило место атавистическому смущению девицы перед сердитым добрым молодцем. – В общем, хотела попросить – ты того… Ну, сенца коровам закинь в ясли. Все равно гуляешь ведь – так хоть польза будет. Сумеешь?
– А там у тебя автокормилка-автопоилка, и пульт с шестистами рычагами, – съязвил я, направляясь к сеновалу. – Ты меня совсем за инвалида держишь?
– Да ты ж городской, – примирительно бросила мне в спину хозяйка. – При чем здесь инвалид? Сколько титек у коровы-то, хоть знаешь?
Я прекратил движение и озадаченно обернулся. Вот так вопрос! А действительно – сколько титек? Надо было в школе лучше учиться, запоминать, когда зоологию преподавали. Ну и сколько же титек? Или это очередной сельский прикол?
– Полагаю, это вопрос непринципиальный, – отчего-то покраснев, буркнул я. – Это, в общем-то, не влияет на удои, насколько я знаю…
– «Непринципиальный»! – передразнила меня Татьяна. – «Полагаю»! Тоже мне, каменные джунгли! Смотри – не разберешься с сеном, позови, я помогу. – И озорно подмигнув мне, скрылась за дверью.
– Ух, зараза! Погоди, поправлюсь окончательно, я тебе покажу, где раки зимуют, – с чувством вымолвил я, глядючи вслед хозяйке. И, подавив противоречивый вздох, заковылял к сеновалу.
Вот таким макаром я здесь прохлаждаюсь уже девятый день. Как справедливо заметил седовласый горский воин Гасан (УАЕД), «они неправильно меня кололи», имея в виду намеренное выведение из строя моего железного организма вредоносными кабинетными (ЦН). Нейролептический плен отпускает неохотно, с большими потугами и незначительным прогрессом. Возможно, это вызвано отсутствием квалифицированного медицинского вмешательства и какой-либо медикаментозной помощи организму извне. Насколько мне известно, мое теперешнее состояние мало чем отличается от состояния любого нормального индивида, насильственно посаженного на иглу. А таковые индивиды самостоятельно избавиться от пагубного привыкания не могут, даже будь они йогами-ударниками или мастерами спорта международного класса по преодолению наркотической ломки. Им эскулап с препаратами нужен да уход правильный. Но увы – то, что я выше перечислил, в станице Литовской и близлежащих окрестностях отсутствует напрочь. А есть местный фельдшер – тутошний помощник смерти Серега Бурлаков, которого в недалеком прошлом вышибли из какой-то воинской части за пьянство. Ему атаман и поручил мой «вывод» – как говорится, за отсутствием гербовой на простой пишем. А тут, насколько я понял, слишком простая.
– Ляжать! Непрерывно ляжать! Никуда, на улицу, на хер, не выпускать! Молоком с медом поить! Капустой квашеной кормить, огурцами солеными, яблоками мочеными! Молоки селедкины давать. В баню таскать через день! И выйдет все, на хер, – через жопу да пот. А я буду заходить смотреть. Да – коль помрет ненароком, сразу позовите. Я его вскрою, посмотрю, отчего помер…
Вот таким примерно образом проинструктировал литовский коновал Татьяну, когда произвел первичный осмотр. На мой дурацкий вопрос по поводу вспомогательных препаратов и меднаблюдения фельдшер грозно выпучил глаза и инспекционным тоном рыкнул:
– Какие, на хер, препараты?! Сдурел? Такие сложные хворобы только естественным путем и лечатся! Через жопу и пот. Ляжать! – И гордо удалился, не преминув на прощание стрельнуть у Татьяны бутылку водки.
Домочадцы, как ни странно, наставления этого противного коновала восприняли буквально. Не усомнились ни капельки. И с ходу принялись пичкать меня квашеной капустой, огурцами, молоками, затем навели пару литров кипяченого молока с медом. А после того как я, плача от бессилия, вынужден был все это употребить, потащили в баню, где на пятнадцатой минуте пребывания в страшной жаре ваш покорный слуга благополучно и обверзался прямо на полке. Не по злому умыслу, а ввиду несовместимости употребленных накануне ингредиентов. Стыдно было – хоть застрелись. Хорошо, пацаны не видели: случился сей конфузец, когда меня мыла Татьяна, не доверившая сыновьям столь ответственную процедуру. Она все-таки женщина, всякого повидала на своем веку. В общем, сплошная принудительная гомеопатия с обсерваторским уклоном.
Однако ничего – не помер и даже поправляюсь, недавно ходить начал. Состояние примерно то же, как в ходе выздоровления после ранения – со мной ранее неоднократно такое случалось. Только, как мне кажется, в этот раз силы возвращаются ко мне слишком долго. То ли Бурлаков идиот, то ли я старею быстрее, чем хочется. Но – долго, очень долго…
Курию над моей загадочной персоной атаман после непродолжительных размышлений вручил своей родной сестре – Татьяне Егоровне Жирносек. И вручил, как мне кажется, не без дальнего прицела.
– Ты чего, нах, такой дорогой? – поинтересовался атаман после того, как мы приехали в станицу и он совместно с доверенным лицом пересчитал «снятые» с операции деньги. – Знаешь чего, нах? Или сделал чего, нах?
– Понятия не имею, нах, – простодушно соврал я. – Ничего не сделал, ничего не знаю. Нах.
– Он еще дражница! – весело воскликнул атаман, даже не сымитировав попытки возмутиться. Вообще- то говоря, казаки волею судьбы отхватили такую сумму, что я, как мне кажется, мог бы и потяжелее выпендриваться здесь. Например, накатить всем подряд в пятачину, отыметь полстаницы казачек, а в завершение обверзать квадратно-гнездовым методом главную площадь и поджечь штаб, где еженедельно собирается казачий круг для решения насущных вопросов. Но я не так воспитан. Да и не под силу мне вышеперечисленные развлечения – слаб я… – Он еще прикалывается! Так-таки ничего не сделал, ничего не знаешь? А за что ж, нах, такие деньги?
– Подозреваю, что люб я им, – высказал я предположение. – Безмерно. Безраздельно. А любовь, сам понимаешь, – она дороже всяких денег. Устраивает такой вариант?
– Ну, хрен с тобой, пусть будет так, – достаточно быстро сдался атаман, подтвердив тем самым мое давешнее предположение, что обитатели ЗОНЫ умеют уважать чужие тайны (если получают за них большие деньги). – Хрен с тобой. Мы тебя выходим, выкормим, на ноги поставим. В обиду не дадим – через тебя, нах, мы такой навар поимели с этого дозора, что теперь долго нужды ни в чем знать не будем. Потом как думаешь жить? Куда подашься или у нас останешься?
– Пока не знаю, – уклончиво ответил я. – Вообще мне пока нельзя на большую землю. Всякие разные нехорошие ребята ищут меня. Смерти моей желают. Хотел бы, если не прогоните, пока у вас остаться. Я пригожусь – я многое умею…
– Ну и любо! – наотмашь облагодетельствовал атаман. – Оставайся, живи. Горя за нами знать не будешь. Ты нам как брат будешь. Только об одном прошу. Насчет денег того… ну, короче, не надо никому. Лады?
– Тоже мне, тайна! – ухмыльнулся я. – Те, кто с тобой был, знают, что в «дипломатах» не лаваши лежали. Полагаю, в настоящий момент уже вся станица об этом знает – такие новости разлетаются быстрее ветра.
– А вот и не прав ты, – хитро прищурился на меня атаман. – Те, что со мной были, люди надежные. Язык умеют за зубами держать. Ну подумаешь – деньги. А сколько? Никто не знает. Я специально слух пустил – триста тыщ рублей. Главно, смотри сам не проболтайся. Тебе ж на руку молчать – как только в ЗОНЕ узнают, что такие деньги взяли, обязательно начнут интересоваться: а кто ж такой дорогой?! Так что смотри – не болтай лишнего…
Итак, атаман поверил, что я останусь у них навсегда, и с ходу подсунул меня своей сестренке, преследуя, как я уже говорил, определенную цель.
Татьяна – казачья вдова. Полгода назад ее мужа убили чечены. Он возглавлял верховой разъезд, который после дежурной ночи, под утро, ненароком напоролся на банду, состоявшую из двух десятков бойцов. Банда собиралась просочиться через терскую границу на территорию Стародубовской области и заняться там чем-то нехорошим – судя по тридцати килограммам тротила и десяти противотанковым минам, изъятым после в числе обычного снаряжения.
Разъезд, насчитывавший четверых казаков, занял рубеж и принял неравный бой. Пока мужики в станице
