картошку.
— Итак, — произнесла она с улыбкой, когда они сели за стол, — мне очень нравится, как идут дела. Сколько лет вы работаете сантехником?
Вот тебе и лучшие друзья!
— Два года, с тех пор как вышел на пенсию из армии. Но отец был строителем, так что я вырос на этой профессии.
Болтовня, болтовня… Он поднял глаза, желая встретиться с ней взглядом, так сказать, наладить контакт, и поймал себя на том, что зачарованно наблюдает, как она обмакивает картошку в кетчуп и отправляет в рот: губы блестят от масла, к ним прилипли кристаллики соли…
— В каком роде войск вы служили? Он откусил большой кусок от гамбургера, неторопливо прожевал и только потом ответил:
— Флот.
— Сделали карьеру?
— Двадцать лет. — Он проводил взглядом ее язычок, облизнувший губы.
— Что ж, это вполне объясняет вашу выправку.
— И стрижку заодно, — согласился Каттер. Адриана улыбнулась в ответ на насмешливый изгиб его губ. Сегодня он уже не такой недотрога, да и она немного расслабилась. В конце концов, все не так уж плохо. Он — бывший военный. Жесткий, очень ответственный. Двадцать лет службы — тут не обойтись без твердого характера. Босния, Сомали… Она остановилась, не донеся до рта очередной кусочек картошки.
— Вьетнам?
На секунду он замер, а потом спокойно потянулся за чашкой.
— Нет, там я не был.
— Не слишком популярная война. Особенно после того, как все кончилось.
— Да, правда.
Она помолчала, но Каттер больше ничего не сказал, только доел гамбургер и вытер пальцы бумажной салфеткой. За кухонным столом он кажется неуместно большим, слишком мужественным, чересчур… Она не могла бы объяснить словами свое чувство, но что-то заставляло ее беспокойно ерзать на стуле.
Адриана не привыкла к действию тестостерона, если именно он сейчас наполняет ее вены. Все гормоны, с которыми ей обычно доводится встречаться, надежно заперты в темные костюмы с непременными галстуками и заглушаются запахом лосьона после бритья, охраняются свадебным кольцом и фотографиями детей на столе. Должно быть, он почувствовал ее взгляд, потому что поднял глаза, снова холодные и невыразительные — такие могли бы принадлежать большой хищной кошке. Нет, скорее, коту.
— Разведка, — заключила она. — Вы и сейчас — разведчик.
Ну вот, снова они вернулись к имени, званию и серийному номеру, думала Адриана, отчаявшись. Она- то старалась быть вежливой, поддерживать беседу, а не выпытывать у него государственные тайны. Ей еще предстоит доесть почти половину гамбургера, и им придется это время о чем-то говорить. Что ж…
— Должно быть, это было чудесное время — служить в армии, когда кончилась «холодная война», знать, что ты принял участие в разрушении Берлинской стены…
— Ее и не нужно было разрушать. — Его пальцы сжали салфетку, скатали в шарик. — Сама развалилась бы через несколько лет под собственной тяжестью.
— Но…
— Разваливающиеся заводы, устаревшие методы ведения хозяйства — вот что разрушило ее, а не разведка, как принято считать. Нам надо было только подождать конца. — Внезапно Каттер встал и кинул смятую салфетку в бумажный кулек. — Мне пора возвращаться к работе. Спасибо за обед.
Вот так! Она тоже встала и взяла кулек, который он ей протянул. Ее пальцы лишь слегка коснулись его руки, но по ней туг же побежали горячие токи — вот уж неожиданно, вовсе ни к чему ей это возбуждение.
Адриана вздрогнула и оторвалась от него, прервав контакт, который подействовал на нее, как мощный взрыв.
— Пойду готовить ужин — лазанью и пирог для Лизы, она любит поесть сладкого после школы. — И сверкнула своей самой вежливой улыбкой; стараясь не переборщить и не выглядеть, как модель с рекламного плаката.
Каттер просто кивнул и направился обратно в кладовку. Шел и разминал пальцы, будто стараясь стереть ощущение от ее прикосновения. Именно такие прикосновения и заставляют мужчин делать очень большие глупости.
На кухне гремит посуда — Адриана готовит Лизе сладкое. Вообще-то девочке совершенно не нужно есть сладкое, особенно после школы, размышлял он, протискиваясь в темное, тесное пространство под полом через узкую дыру. Гораздо лучше погонять ее вокруг дома.
«Не твое дело», — напомнил он себе, ложась на спину прямо в грязь, чтобы подсоединить слив к трубе. Да и, кроме того, все равно он не может ничего посоветовать. Если и усвоил что-то за двадцать лет службы, так только то, что ему не дано ничего исправить. Эта истина досталась ему тяжело, зато запомнилась накрепко.
Он помнил, как горды были родители, когда он записался во флот — летним днем, через неделю после окончания колледжа. Отец тоже в свое время служил во флоте и вспоминал эти два года с теплым чувством. Каттер собирался пойти по его стопам и изменить мир. За последние двадцать лет мир действительно изменился, но это не имеет к нему ни малейшего отношения. Коммунизм рухнул, развалился, словно колосс на глиняных ногах, а он и множество ему подобных остались не у дел, со своими никчемными кодами и секретами, со своими никому не нужными жизнями.
Каттер услышал, как хлопнула дверца духовки; потом в раковину полилась вода. Послышались решительные шаги Адрианы, и он понял — она готова приняться за очередную комнату. Как все же неловко вышло с этим утренним разговором: он рассчитывал получить от нее новую информацию, а не болтать о посторонних предметах. И уж точно он не собирался обсуждать падение Берлинской стены или «холодную войну», в которой пролилось столько горячей крови.
Он наезжал домой при первой возможности и каждый раз поражался тому, что артрит сделал с руками отца, и количеству обезболивающих, которые ему приходилось пить.
Каттер медленно, шаг за шагом поддавался происходящим переменам. А однажды он вернулся в Литтл-Рок, пережив настоящее потрясение: пришлось обучать бывших врагов, вдруг ставших уважаемыми коллегами, использованию новейшей навигационной системы. В тот вечер он стоял и смотрел, как мать нарезает для отца пищу на кусочки. Человек, который однажды починил для Каттера весь мир, теперь не может даже поесть самостоятельно. И тогда Каттер решил — ему тоже ничего не изменить.
Мир отлично справится и без его помощи. В тот день он подал в отставку и с тех пор проводил время, превращая ровные ряды досок в кофейные столики, буфеты и книжные полки. Дубовой доске можно придать почти любую форму. Он медленно и кропотливо трудился, делал все как надо. Но только в работе с деревом.
Адриана услышала, как хлопнула входная дверь — пришла Лиза. Она стерла последнюю пыль с верхней полки шкафа, осторожно спрыгнула на пол со стула, на котором балансировала, и уронила тряпочку в тазик с водой. Из прихожей послышался смех Бланш, затем — низкий, раскатистый ответ Каттера…
Она спустилась по лестнице, с ведром в руках, как раз вовремя — Бланш говорила:
— Да, я почти каждый вечер бываю здесь. Мне кажется, это очень важно ужинать со своей семьей. — Понизив голос, она доверительно добавила:
— Я вдова, вы же знаете, и сейчас, когда Адриана тоже потеряла мужа, нам нужно держаться вместе. Семья — это единственное, что у нас осталось.
Ну вот, начинается, мать тут же придумала все это, как только умер Харви. Адриана позволила себе фыркнуть и усмехнуться, но шутливое настроение тут же испарилось.
— Мама, ты ужинаешь с нами, дай Бог, два раза в неделю, да и то, если повезет. Остальное время ты занята своими комитетами и встречами с друзьями.
Лиза взяла из шкафа тюбик с глазурью и стала покрывать ею торт, стоящий на столе. Бланш посреди
