Анализ изменчивых мальчишеских субкультур выходит за рамки моих задач и возможностей. Тем более что связи современных мальчиков, как и вообще детей и подростков, с социумом осуществляются не только через них. Важнейшее новое явление современной культуры – появление громадного информационного пространства, дающего продвинутому подростку доступ к самой разнообразной и важной для него информации через голову его непосредственных воспитателей и наставников. В той или иной степени так бывало и раньше, по этому поводу рефлексировали уже Платон и, более социологично, Монтескье (см. гл. 1). Однако появление сначала средств массовой информации, особенно радио и телевидения, а затем интерактивного Интернета, качественно изменило положение вещей. Кроме того что подростки получают информацию и создают свой круг общения помимо воли и через головы старших, и вообще своего ближайшего окружения, они еще и технически разбираются в новых коммуникативных технологиях значительно лучше своих «предков». В России, приобщившейся к новой коммуникативной культуре с большим историческим опозданием, эта проблема стоит особенно остро. Социологи только начинают ее осмысливать, причем используя весьма скудные имеющиеся данные (Цымбаленко, Шариков, Щеглова, 2006).
Озабоченные потерей своего влияния взрослые пытаются наверстать упущенное с помощью усиления административного контроля, но запретительная стратегия обречена на неудачу. Овладение компьютером и Интернетом сегодня во многом аналогично роли обычной грамотности в недавнем прошлом. Хотя по всем параметрам компьютерной грамотности современные дети далеко опережают поколение своих родителей, последние претендуют на сохранение социального контроля в своих руках. Несколько утрируя, можно сказать, что неграмотные люди берутся учить грамотных, что им следует читать и как они должны писать. Ничего путного из этого не выходит, грамотные подростки всегда найдут способ обойти заслоны, поставленные перед ними учителями и законодателями, да еще словят дополнительный кайф от самого факта нарушения запрета. Разумеется, законодатели тоже не дураки. Они не столько ждут от симуляции властной деятельности реальных результатов, сколько хотят «отметиться», показать пожилым избирателям, как хорошо они защищают детей, нравственность, культуру и другие вечные ценности.
Замена педагогики сотрудничества на макросоциальном уровне авторитарными методами отражается и в терминологии. Понятие массовых коммуникаций предполагает наличие интерактивного диалога. Однако в нашей стране этот термин не прижился, газеты и телевидение у нас называют средствами массовой информации, за которой нередко скрывается примитивная индоктринация и пропаганда. Сделать то же самое с Интернетом практически невозможно. Массовый уход подростков в Интернет дает им новую свободу, но одновременно порождает дополнительные риски и опасности.
В этой связи я хотел бы подчеркнуть одну из общих, родовых особенностей мальчишества, которая проявляется также в сфере политических предпочтений, – повышенную склонность мальчиков к радикализму и экстремизму.
Систематических исследований этой проблемы я не знаю, но сопоставление политических установок 1 429 московских старшеклассников ясно показывает, что мальчики склонны по всем вопросам выбирать более радикальные, «силовые», и в этом смысле экстремистские{8} решения, чем их ровесницы. Вот как это выглядит в процентах (Собкин, Федотова, 2004).
Как видно из приведенных цифр, мальчики по всем пунктам гораздо менее толерантны, чем девочки, причем разница между ними очень велика – от 1,5–2 до 12 раз. Большую терпимость, чем девочки, мальчики высказывают лишь по отношению к алкоголикам – 57,5 % против 39,1.
Нетерпимость мальчиков ко всему тому, что они осуждают и считают опасным, не является ни всеобщей, ни имманентной. Чувства вражды и ненависти ни в одном случае не превышают 30 % выборки. Как и у взрослых, мальчишеская нетерпимость и ксенофобия тесно связаны с социально-экономическими факторами, в более состоятельной и образованной среде уровень толерантности выше, чем среди обездоленных.
Существенным негативным фактором является также принадлежность подростков и юношей к этнорелигиозному большинству. Например, при опросе 2 455 учеников 8-11-х классов выяснилось, что русские православные подростки значительно менее терпимы к другим конфессиям, чем представители религиозных меньшинств. Больше половины татарских школьников и три пятых азербайджанцев приветствуют появление новых христианских церквей, но только четверть русских положительно относятся к открытию новых мечетей. В отношении к синагогам разница еще больше (Шапиро, Герасимова, 2008).
Политический экстремизм и ксенофобия не создаются мальчиками, это органическая часть российской политической культуры. Однако возраст благоприятствует радикализму. У молодежи от 18 до 29 лет экстремистские установки по многим вопросам выражены слабее, чем среди 15-17-летних, да и гендерные различия с возрастом уменьшаются (Зубок, Чупров, 2008). Впрочем, при отсутствии лонгитюдных исследований, этого нельзя утверждать с уверенностью.
Мальчишеский экстремизм, тесно связанный с идеологией гегемонной маскулинности, – серьезная социально-политическая проблема. На уровне индивидуального сознания он коренится в том, что мальчикам всегда импонирует сила, силовые решения кажутся им более мужественными, и это подкрепляет склонность к крайностям и радикализму. Такая идеология характерна для большинства мальчишеских субкультур.
Существенную роль играет и то обстоятельство, что в ближайшем окружении мальчиков-подростков представителей организаций, которые можно условно назвать экстремистскими, значительно больше, чем в девичьей среде. Из опрошенных московских мальчиков 24,1 % имеют в экстремистских организациях знакомых и 3,3 % – близких друзей; у девочек соответствующие цифры 14,3 и 2,4 % (Собкин, Федотова, 2004). Мальчики чаще состоят в различных «неформальных группах»: к «экстремалам» себя причисляют 15 % опрошенных московских мальчиков и 5,7 % девочек, к футбольным фанатам – соответственно 13,7 и 2,6 %, причем для мальчиков эта групповая принадлежность психологически важнее, чем для девочек. Например, они чаще, чем девочки (20,3 против 12,5 %), склонны выбирать друзей из представителей той же группы и имеют в связи с этим больше конфликтов. Для девочек групповое членство менее существенно (Федотова, 2003).
Как бы то ни было, эти социально-групповые свойства делают мальчиков-подростков легкой добычей политических авантюристов как правого, так и левого толка.
Спорт и массовая культура
Рассеян утренник тяжелый,
На босу ногу день пришел;
А на дворе военной школы
Играют мальчики в футбол.
Чуть-чуть неловки, мешковаты -
Как подобает в их лета, -
Кто мяч толкает угловатый,
Кто охраняет ворота…
В такие минуты он всегда чувствовал себя маленьким мальчиком на футбольном поле… Он как будто снова стоял на футбольном поле, внутри клетки драных веревчатых ворот, куда приткнули его, самого младшего, за нехваткой настоящего вратаря, и он, весь одеревенев, ждет великого позора, заранее зная, что не сможет удержать ни одного мяча…
Очень важный фактор формирования маскулинности и соответствующего образа «Я» – физкультура и спорт. Некоторые наивные взрослые думают, что главными мотивами спортивных занятий для подростков являются здоровье и красота. На самом деле первый мотив у мальчиков вообще не развит, здоровье им кажется естественной данностью, а эстетические соображения больше значимы для девочек; недаром женские виды спорта делают акцент на красоте, грации и изяществе. В репортажах о мужских видах спорта преобладают темы физической силы и доминирования, а о женских – внешний вид, привлекательность и грация (Klomsten, Marsh, Skaalvik, 2005).
Главный стимул любых физических упражнений для мальчиков, начиная со школьных уроков физкультуры и кончая профессиональным спортом, – конструирование маскулинности (Parker, 1996).
Квинтэссенция идеологии спорта – соревновательность, преодоление себя ценой предельного
