Я стал успокаивать ее, доказывая, что все-таки он - кремень. Я уверен: найдись сейчас красный портфель - и он бы ожил, воспрянул, стал бы работать вовсю. Характер! Таких людей работа держит до ста лет! Красный портфель нужен! Работа!
- Да? - спросила она и, подняв голову, посмотрела на меня.
- Конечно! Ну а «секреты» - это пустяк. Его «секреты» получились не сами собой. Разве до него не существовало русской скрипичной школы? Потом советской? Разве не обучал его Мефодьев? Или вы думаете, он сам создал все на пустом месте?
- Каждый художник, даже самый маленький, имеет что-то свое.
- Иначе он не был бы художником! - воскликнул я.
Лицо Любы стало светлеть. И я испытывал такое ощущение, какое переживаешь, стоя ранним утром в поле, и видишь, как медленно яснеет горизонт.
- Почему же он так убивается из-за пропажи расчетов? - вновь заговорила она. - Их ведь можно снова составить. У него есть ученики… Наконец, мой Михаил. ..
- Ученики - это пока только одно название! - не складывал я оружия. - А Михаил Андреевич безусловно ученик своего отца, и, кстати, отсюда все качества и характер. Упрям!
- Вот-вот! - подхватила она. - А я жена Михаила. И отсюда все мои качества!
Что она хотела этим сказать?
Из спальни донесся плач Вовки. Люба мягко коснулась рукой моего плеча, словно прося подождать, и убежала, шурша юбкой.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОИСКОВ
Скрипка умолкла. Значит, Михаил Золотницкий в любой момент мог выйти в столовую, а мне хотелось побеседовать с ним наедине. Я быстро подошел к двери его кабинета, постучал и вошел. Он укладывал скрипку в футляр, кивнул мне головой. Я четко видел его лицо, на которое падал свет из окна.
- Я давно хотел вам сказать, - начал я, - что в редакции мне показали вашу статью о грунте. По- моему, она написана с большим знанием дела.
- Бьюсь второй год, чтоб ее опубликовали, и ничего не выходит. Говорят - слишком специальна для общей газеты… Пожалуйста, пройдитесь по ней карандашиком. Буду благодарен.
- Хорошо! - согласился я. - А теперь… Надеюсь, что все останется между нами?
- Конечно!
- В шкафах системы Меллера, внутри, бывают секретные ящики, которые запираются на особый ключ?
- В шкафу отца есть такой ящик. А почему вас это интересует?
- Не хранил ли ваш отец в этом ящике свой красный портфель?
- В последнее время отец к шкафу никого не подпускал. Да я сам к нему не подходил. Зачем волновать старого человека?
- Я не могу понять, когда проникли в шкаф: ночью или днем?
- По-моему, днем!
- Вы так думаете?
- А как же? Днем отец кладет ключи куда попало. А сам - вы это знаете! - возьмет да засядет за рабочий стол, а то приляжет, приняв нитроглицерин.
- А ученики?
- Уйдут и исчезнут. Мальчишки!
- Не могли ли они…
- Да нет! Для чего им нижняя дека и таблички?
- Разве в портфеле были эти вещи?
- Так отец говорил. Для учеников и дека и таблички - китайская грамота. Потом, они любят отца. Учитель!
- Но ведь ученики могли это сделать не для себя? Мало ли людей, которые не прочь взглянуть на деку и таблички?
- Ученики не станут это делать. Сложно и рискованно!
- Да почему? Мастер ушел с головой в работу или у него приступ стенокардии. В одно мгновение можно взять ключи, открыть шкаф, вынуть портфель и унести.
- Нет, ученики любят отца, - повторил Михаил. - Все они - отличные мальчики. Да и опасно: выгонят, а то еще под суд отдадут.
- Значит, остается одно: портфель взял чужой?
- Как бы не так! Ученики в любую секунду могут войти в подсобку.
- Ни ученики, ни чужой! Тогда кто же?
- Я уже ломал над этим голову. Даже допуская, что это сделал постоянный заказчик. Ну вышла такая минута: отец после припадка заснул, ученики разбрелись, ключи торчат в замке несгораемого шкафа.
- Разве так случалось?
- Да! - ответил Михаил Золотницкий, кинул на меня острый взгляд и продолжал: - Да, торчат ключи! Заказчик открывает дверцу шкафа. А дальше что? Отец никому о красном портфеле не говорил, а о том, что находится в нем, и подавно.
- Вы уверены, что ваш отец никому об этом не говорил?
- Уверен!
Я спокойным голосом, мягким тоном, не глядя на Михаила Золотницкого, нанес ему удар:
- Значит, о том, что в портфеле дека и таблички и что портфель хранится в секретном ящике, знали только вы?
- Да! - подтвердил скрипач и, спохватившись, подался ко мне грудью вперед. - Что вы хотите сказать?
- Ровным счетом ничего… - И, немного помедлив, спросил: - А вы знаете, что коллекционер Савватеев часто заглядывал в мастерскую?
- Да что вы, честное слово! - забормотал музыкант скороговоркой. - Это же такой человек, такой…
- Как по-вашему, - упорно продолжал я, - известно было архитектору, где хранится красный портфель и, главное, что в нем лежит?
- На кой черт ему дека и таблички? - зачастил Михаил Золотницкий. - Что он, станет делать скрипку?
Почему скрипач так яро защищает Савватеева? Может быть, они связаны одной веревочкой? Музыканту были нужны нижняя дека и таблички к третьему варианту «Родины», а коллекционер стремился, на худой конец, сфотографировать их…
- Не говорил ли вам отец, - продолжал я, - где он хранит дерево для своей «Родины»?
- Да, скажет он, дожидайся! Когда дело касается его секретов, деспот!
- Может быть, о сортах дерева?
- Намекал! «Цены нет! Отдай всё да мало!»
- Когда это было?
- Когда собирался делать со мной новую скрипку.
- У Андрея Яковлевича будет районный врач?
- Нет, доктор Галкин. Он и вчера поздно вечером заезжал. Рекомендовал его Георгий Георгиевич.
- Вы объяснили доктору причину внезапной болезни отца?
Михаил Золотницкий сел глубже в кресло и положил руки на колени.
- На что вы намекаете? - переходит он в нападение.
- На жестокую психическую травму Андрея Яковлевича.
- Нет, о пропаже деки и табличек доктору не говорил.
