- О краже! - поправляю я его и вижу, как он вздрагивает. Теперь я уже рублю с плеча: - Врач должен все знать о своем пациенте!
- Вчера я молчал, а сегодня… - опять бормочет он.
- Да что вы - посол не очень дружелюбной иностранной державы? Вопрос идет о жизни вашего отца, Михаил Андреевич! Не мне вам об этом говорить!
Разумеется, мои подозрения о том, что у Михаила Золотницкого рыльце в пушку, еще требовали веских доказательств. В противном случае, как бы ни было сильно подозрение, оно только им и останется.
В пятом часу приехал Лев Натанович Галкин, разделся и, потирая руки, прошел в комнаты. Чисто выбритый, с небольшими залысинами, в темном костюме и в роговых очках, он был полон достоинства и солидности. Меня познакомили с ним. И он сказал, что ему приходилось лечить литераторов.
- Ваш брат невероятно нервный! - продолжал он. - Не происходит ли это за счет преувеличенной впечатлительности?
- Может быть, это обязательное свойство таланта?
- Все может быть, - согласился он и прищурил правый глаз. - Выглядите вы прекрасно!
- Спасибо! Не знаю, как вы, а я еще в школе учил: яблоко снаружи было румяное, а внутри…
- Правильно! - воскликнул доктор. - Мой дед говорил: «Врач, который судит о пациенте по его виду, не стоит денег».
Люба вызвала из комнаты Андрея Яковлевича сиделку. Лев Натанович стал так подробно и горячо расспрашивать ее о самочувствии и о жалобах старика, что это походило на допрос с пристрастием.
Выслушав все, он снял очки, подышал на стекла, старательно протер их платком и в сопровождении сиделки и молодых Золотницких направился в комнату Андрея Яковлевича.
Через минуту Люба вышла оттуда, всхлипывая и прикладывая платочек к глазам. Я стал утешать ее. Она прошептала:
- Не могу! - и заплакала.
Чтобы отвлечь ее, я спросил, почему она не выступает на концертах самостоятельно, а только аккомпанирует. Она вытерла глаза, поглядела на меня, и в ее чистых зрачках сверкнули синие зарницы.
- Вам приходилось готовить ленивые щи? - спросила она.
- Нет!
- А латать сыну штанишки?
- Тоже нет!
- Все это делаю я! И, кроме того, работаю. И еще покупаю продукты для хозяйства, меняю книги в библиотеке, хожу в аптеку, в прачечную. Да я не кончу до утра перечислять мои занятия. И ко всему этому, что бы ни случилось у свекра, у мужа, у Вовки, во всем, во всем виновата я…
Я сказал, что в каждой семье есть человек, который несет на своих плечах бремя основных забот, и вдобавок на его голову валятся все шишки.
Тут я услыхал голос Галкина, который, выйдя из комнаты больного, наставлял сиделку, как, чем и в какие часы кормить старика, какие лекарства и когда ему давать. Лев Натанович написал рецепт и велел сейчас же съездить в аптеку № 1 (на улицу 25 Октября), где есть эти лекарства. Скрипач сказал, что ему через полчаса надо выступать на концерте, и попросил жену это сделать.
Я подумал: «А не спросить ли мастера, где он хранит, кроме нижней деки, все другие части его 'Родины'?» Это намного облегчит мое расследование. Правда, он болен, нехорошо его тревожить. Но все же я вошел к нему в комнату.
Сиделка стояла возле окна и, встряхивая термометр, рассматривала его на свет. Андрей Яковлевич лежал полузакрыв глаза. Заметив меня, сиделка приложила палец к губам, и до меня едва долетело: «Спит!» Но старик открыл слезящиеся, покрасневшие глаза и попросил хриплым голосом:
- Михаила! Водицы!
Я взял со стоящего в изголовье столика стакан с водой и, приподняв голову больного, поднес к его губам. Он сделал глоток, сказал: «Спа», что могло означать не то «спасибо», не то «спать», и откинулся на подушки…
В аптеку мы с Любой доехали на автобусе, постояли в очереди к фармацевту. Потом вышли на улицу. И я остановил такси.
Когда автомобиль тронулся, я повертел ручку, чуточку опустил стекло - в машину потекла морозная струя воздуха, и от Любиной шубки запахло черемухой. Она сидела, уткнувшись в воротник, - только сверкал ее правый глаз.
Шофер включил радио. И скрипка запела адажио Чайковского.
- Милый вы мой! - сказала Люба, назвав меня по имени-отчеству. - Мне очень жалко Андрея Яковлевича. Они с Вовкой большие друзья. Вчера сынишка нарисовал человечка: «Это деда!» Я измучилась… - Она поморгала ресницами, прогоняя набежавшие на глаза слезы. - Все несчастья Андрея Яковлевича от него самого. Упрямство железное, а память уже девичья… В позапрошлом году, - продолжала она, - Андрей Яковлевич пошел в бухгалтерию сдавать деньги и документы, а счетовод и кассир уехали по делам. Вернулся он к себе и, вместо того чтобы спрятать все в несгораемый шкаф, положил в ящик рабочего стола. К концу занятий хотел пойти в бухгалтерию, полез в шкаф - ни документов, ни денег! Ученики уже ушли домой. Поднялся переполох. Ночью Андрею Яковлевичу было плохо, а утром все сам нашел.
- Когда я был у него недавно, он искал газету в одной папке, - сказал я, - а до этого сам положил ее в другую!
- Вот видите! - подтвердила Люба и посмотрела на меня с улыбкой. - Я прошу вас: проверьте в его шкафу все, все до последней бумажечки! Не найдете - посмотрите во всех ящиках, во всех шкафах. Уверена,
целехонек красный портфель, и никто оттуда ничего не брал!
Я дал слово выполнить ее просьбу.
КТО ЖЕ УКРАЛ ПОРТФЕЛЬ?
Погода капризничала: то дарила ледяной улыбкой, то вдруг пригоршнями бросала в лицо мелкий снежок.
Я закончил очерк о скрипичном мастере
Итак, двадцать девятого декабря прошлого года Андрей Яковлевич к концу рабочего дня видел красный портфель в несгораемом шкафу. С этого момента до утра запертая мастерская охранялась внизу сторожем, вахтерами, и никто из посторонних не мог туда проникнуть. А вот тридцатого декабря к нему приходили: утром сын Михаил, днем кинорежиссер Разумов, позднее коллекционер Савватеев. И при мне в шесть часов вечера мастер обнаружил, что из секретного ящика несгораемого шкафа исчез красный портфель. Таковы сухие факты.
Михаил Золотницкий превосходно знал обстановку и распорядок в мастерской: отец страдает приступами стенокардии, устает, дремлет и забывает спрятать ключи. Тут и раздумывать нечего: ясно, каким образом можно проникнуть в шкаф. Но имеет ли смысл скрипачу - предполагаемому вору № 1 - взять красный портфель? Да, учитывая размолвку между отцом и сыном. А по справкам, которые я успел навести у знакомых скрипичных мастеров, конечно не называя ни места происшествия, ни фамилий, было ясно, что по
