Кое-кто из крестьян побогаче имеет каменные дома с высоким крыльцом, крышей из сланца, но таких здесь немного. В основном же все ютятся в хижинах с земляным полом. Хорошо, что хоть топят не по- черному. Сервы живут так бедно, что не имеют в хозяйстве даже тарелок. Обеденный стол у них – толстая доска, чуть ли не в локоть толщиной, в которой вырезаны углубления. Туда и накладывается еда. Как моют, вы спрашиваете? А что мыть-то? Здесь не принято оставлять крошки на столе, даже в королевском дворце не будут играться с едой. Кидать торты друг другу в лицо и вдобавок идиотски хохотать люди начнут только через пятьсот лет, когда несколько поколений подряд наедятся от пуза.
При прежних королях дворяне хоть как-то сдерживались. Те государи шутить не любили и не умели, твердой рукой ставя на место распоясавшихся вассалов, но в царствие безумного Карла VI знать как с цепи сорвалась! Крестьян начали пороть не раз в году, как то было заведено, а чуть ли не каждый месяц. Не для того, чтобы наказать за явные или мнимые провинности, а чтобы знали. В нарушение всех писаных и неписаных законов ныне во Франции сервами торгуют без земельных участков. Продают другим сеньорам не целыми семьями, а поодиночке, безжалостно разлучая родителей с детьми, а жен с мужьями.
Помимо обычных налогов выбирают из кладовых и погребов все что только можно, коров и овец из загонов уводят подчистую. Если раньше сервы надеялись на приход англичан, то теперь знают, что те ничуть не лучше французов. Между собой у дворян намного больше общего, чем с сервами, а потому в прошлую крестьянскую войну во Франции оба войска не раз объявляли перемирие, чтобы совместно разгромить восставших смердов.
Дворяне не видят ничего особенного в том, чтобы грабить крестьян подчистую. А если кто-то умрет при этом с голода, так что ж? От чумы в 1348–1349 годах вымерла чуть ли не половина крестьян, страшно обезлюдели города, но чернь тут же расплодилась в прежнем количестве. А рыцари, они все же лучше чумы, а потому нечего жаловаться!
На сей раз англичане заявили, что показательно накажут злостных неплательщиков. Когда деловито, с огоньком в глазах, ржавыми гвоздями начали прибивать к стене дома третьего крестьянина, не обращая внимания на плач и мольбы потрясенных жестокостью жен и детей, вмешался проходивший мимо священник. Францисканцу не понравилось, что живых людей собираются расстреливать из луков на глазах всей деревни. От него попросту отмахнулись, но неизвестный служитель церкви настаивал и бранился, пока его не послали к дьяволу.
В порыве негодования падре огрел капитана англичан по спине дорожным посохом. Бедняге рассекли голову и бросили умирать в грязи, под страхом смерти запретив оказывать ему помощь. А несчастных неплательщиков расстреляли легкими охотничьими стрелами, теми, что с зазубренными наконечниками. При этом особо следили, чтобы те умерли не сразу, а как следует помучились.
Жакоб, так зовут рассказчика, благоразумно выждал, пока британцы уедут, а затем все-таки перенес раненого в трактир. Затем, когда понял, что священник умирает, послал сына за бабкой-травницей в соседнюю деревню. К счастью, на пути гонца попался лекарь. Опоздай я на пять минут, дело могло кончиться весьма плохо.
Я мирно прихлебывал в общей зале трактира горячее вино, пока мне готовили ужин. В душе все пело и даже летало, а я ощущал полное довольство собой, ведь раненый очнулся и даже попытался встать. Разумеется, я строго-настрого запретил подниматься и уже распланировал для него распорядок дня на завтра. Кубок и наполовину не успел опустеть, как стол начали заставлять мисками с жареным и вареным.
Не теряя ни секунды, я запихнул в рот кусок острого ломбардского сыра, туда же отправил ломоть жареного мяса, увлеченно заработал челюстями. Сразу после ужина потребую у трактирщика кипятка, заварю листья шиповника и крапивы, отдельно – корни душистого щитовника. А вообще-то надо посетить травницу, которая живет в соседней деревне, порыться в ее запасах. В уме я уже составил диету для раненого, туда вошли говяжий бульон и разбавленное красное вино.
Завтра разрешу священнику есть вареное мясо, но сегодня – ни-ни! Благодаря проданному коню у меня еще осталось несколько ливров, что ж я, не накормлю раненого? Я с наслаждением потянулся, расставив в стороны гудящие ноги. Как же хорошо зимой ночевать под крышей! Зима, повторюсь, понятие во Франции весьма условное, ибо проклятый Гольфстрим вместо того, чтобы обогревать берега моей заснеженной Родины, поворачивает не туда.
И хоть подавляющее большинство галлов считает здешние зимы суровыми, но кто из них хоть раз в жизни видел лыжи или коньки? То-то и оно. Даже сани здесь неизвестны, зимой и летом что кареты, что телеги с фургонами прекрасно обходятся колесами, никто пока не жаловался на громоздящиеся сугробы. Если в суровой Нормандии с ее нечеловечески холодным климатом пару раз за зиму все же выпадает легкий снежок, отчего дороги вмиг раскисают, то в Лангедоке и Гаскони подобные сказки почитают обидными враками, вроде верных жен и непьющих мужей.
В тот самый момент, когда я закончил обильный ужин и пребывал в полной уверенности, что жизнь все-таки прекрасна, дверь трактира распахнулась с такой силой, что слетела с одной петли. Вторая петля протестующе заскрипела, но выдержала, отчего дверь повисла, жалобно перекосившись. Я с интересом уставился на ввалившуюся компанию.
– Где этот мерзавец? – угрожающе взревел невысокий, на полголовы ниже меня рыцарь с круглым веснушчатым лицом.
На вид ему лет двадцать, прозрачно-серые глаза смотрят с неприкрытой угрозой, тонкие губы презрительно кривятся. Подбородок юноша вызывающе выставил вперед, отчего у всех людей доброй воли возникает невольное желание шарахнуть по нему со всей дури. Во избежание, иначе задира ударит первым. Следом за рыцарем ввалилось двое до зубов вооруженных воинов.
Если у господина под теплый серый плащ поддета обычная кольчуга, а снятый шлем, украшенный золотой и серебряной гравировкой, он беззаботно несет в руке, то эти угрюмо зыркают из-под нахлобученных железных шапок, ладонь неотрывно держат на рукояти меча, широкая грудь надежно прикрыта пластинчатым панцирем. На поясе у обоих широкие кинжалы, вдобавок у левого прикреплена булава, у правого – топор.
Хозяин выглядит бешеным хорьком, а его оруженосцы – вылитые шакалы. Это, само собой, делает их еще опаснее. Подобные им не рвутся в битву, добывая воинскую славу, а предпочитают грабить и насиловать в покоренных деревнях и небольших городках. Французы презрительно называют таких «годонами», чужаками. Странно, что их только трое, обычно в подобных бандах не менее двадцати человек. Все изрядно пьяны и настроены достаточно враждебно.
– Кого ищет ваша светлость? – глухо сипит трактирщик: похоже, у него враз пересохло в горле.
Видно, сама судьба ополчилась сегодня против старого священника, поскольку обиженный дерзким вмешательством капитан пожелал лично удостовериться, что тело в самом деле бросили собакам.
– Моя светлость ищет каналью священника, которого ты, падаль, посмел затащить в этот грязный свинарник! – верещит рыцарь, как резаный.
Эк его разобрало! Если уж ты такой неистовый, взял бы да отправился воевать с сарацинами, вот бы вы вдоволь повизжали друг на друга. Крича, что подожжет весь гадюшник, а трактирщика повесит рядом с проклятым святошей, рыцарь посылает одного из воинов найти раненого и стащить вниз. Вот это уже никуда не годится, нарушать больничный режим – последнее дело, любой медработник подтвердит. Что еще за самоуправство? Давным-давно великий Гиппократ опытным путем установил, что если заболевшего лечить, правильно кормить и назначать ему больничный режим, то пациент может выздороветь. И я буду бороться за здоровье данного конкретного больного!
Я внимательно смотрю в окно. Еще не стемнело, но небо успело незаметно поменять цвет с привычно лазурного на насыщенно-темные оттенки, совсем скоро солнце обессиленно рухнет за горизонт. На небе кокетливо красуется бледная луна, подманивает медлительные звезды. С немалым удовлетворением констатирую, что из всех лошадей во дворе англичанам принадлежат только трое. Серым в яблоках жеребцом, на котором дорогое седло с высокой спинкой, серебряные уздечка и стремена, явно владеет заносчивый юнец. Два других коня заметно проще, но ростом и статью выделяются среди мирных крестьянских трудяг, как доги между спаниелей.
Пришельцы самоуверенно заявились в деревню всего лишь втроем, явно не верят в угрозу со стороны вечно забитых сервов с тусклыми лицами. Их будешь живьем жарить, а кроме униженной мольбы, так ничего не дождешься, еще и благодарить будут, что благородный господин обратил на них внимание. Улица,
