туда-сюда, он никогда не пойдет на поправку. Глубоко дышу, успокаивая бешено колотящееся сердце. С каждым разом убивать становится все легче, словно переступаешь через опускающийся все ниже и ниже барьер. Но удовлетворения от сотворенного душегубства, пусть и справедливого, я не испытываю. Лишь грусть и постепенно утихающая злость продолжают бороться в душе.
Ну и прекрасно, не надо мне никакого пресловутого упоения в бою. Я – лекарь, а не палач. Слева раздается еле слышный шорох, вскинув меч, я мигом разворачиваюсь в ту сторону, еле удерживаю руку от удара. Сквозь зубы шепчу грязное ругательство, с досадой опускаю клинок. Трактирщик с сыном, оба с белыми, будто испачканными мукой, лицами тихо сглатывают. Уставились на меня круглыми лемурьими глазами, даже не моргают. «Ждут команды», – понимаю я.
Селяне четко уяснили, кто здесь старший. Покорно ждут дальнейших распоряжений, опасаясь даже двинуться с места без приказа. Здесь привыкли бояться человека с оружием, разумно считают, что у кого меч больше, тот и правее. К сожалению, не только самураи проверяют остроту клинка на первом попавшемся на глаза крестьянине, грешат подобным и в Европе.
– Положите его на лавку, – устало говорю я, – и подскажите, где мы можем укрыться на несколько дней. Да и остальным жителям деревни не мешало бы на время спрятаться где-нибудь в лесу. Похоже, скоро сюда пожалует карательный отряд…
В лесной хижине дровосека я провел около трех недель. Священник выздоравливал долго, сказывался возраст. К тому же рана на боку нагноилась, он лихорадил, в бреду часто поминал Деву Марию. Во Франции Богородица намного популярнее, чем ее знаменитый сын. Каждый, кого ни спроси, знает: родом Пресвятая Дева из франков. Даже рыцарский культ прекрасной дамы идет от поклонения Богородице.
Недаром, выбрав даму сердца, рыцарь не ждет от нее какого-либо поощрения, хотя бы в виде невинного поцелуя. Так благородный шевалье поклоняется живому подобию Матери, молится делом. Пронырливые французы давно сообразили, что у самого Иисуса милости не допросишься, у Царя Небесного и без того хватает забот, чтобы еще забивать голову разными глупостями. А вот если за тебя вступится Богоматерь, дело, считай, в шляпе. Вы бы маме отказали? Знатоки, черт побери, божественной психологии!
Я поил больного отварами, следил, чтобы тот в бреду не скидывал с себя одеяла. Только тяжелой пневмонии мне тут не хватало. Вдобавок ко всему у священника обнаружилось сотрясение мозга. В процесс лечения попробовала вмешаться здешняя травница – потрясенный глубиной ее познаний, я вежливо попросил пожилую женщину вон. Пусть продолжает лечить коз и овец, практикуется на коровах и прочих бессловесных тварях. А что вы ожидали, если старушка попросту некомпетентна?
Ее предложение обмазать больного кровью черного козла с ног до головы, а затем привязать к поясу кисть повешенного, изрядно позабавило меня… поначалу, когда я принял совет за остроумную шутку. Все вы, уповающие на народную медицину, поймите простую вещь. Она… слаба, вот подходящее слово. Будь дело иначе, в современную медицину не кидали бы прорву денег, не развивали бы настолько взрывными темпами, а в двадцать первом веке мы так и продолжали бы лечиться у травниц, друидов и прочих волхвов.
Древнеримский врач Гален семнадцать веков назад ляпнул, что для мужчин кровопускание так же полезно, как и для женщин. Обновляется организм, улучшается зрение, наступает кристальная четкость мышления, к тому же срок жизни удлиняется. И с тех пор с упорством, достойным лучшего применения, в Европе чуть ли не все болезни пытаются лечить кровопусканием.
А широко распространенная здесь кастрация? Какой дурень заявил первым, что это помогает от эпилепсии и грыжи, подагры и проказы? Или так он боролся с демографическим взрывом? Лично я поостерегся бы подпускать к себе здешних коновалов, а с лечением больных тем более справлюсь без посторонней помощи.
Когда священник пошел на поправку, мы оба радовались как дети. Расстались мы полюбовно, меня облобызали и благословили на дорожку. Жаль, во Франции не принят старый добрый обычай «на посошок». Увы, гениальный химик Менделеев, чемоданных дел мастер и изобретатель лучшей в мире водки, родится лет через четыреста, а покуда будем давиться довольно пристойным бренди. У доставшихся мне трофейных жеребцов обнаружились набитые всякой всячиной седельные сумки, помимо прочего добра я нашел там две увесистые фляги с алкоголем. Справедливость восторжествовала, отобранный у французов бренди вернулся к патриотам!
– Сын мой, – напутствует падре, – в Блуа ты сможешь найти приют. Тамошним аббатством заведует мой добрый друг, господин Гаспар де Ортон. Передай ему поклон от брата Граншана. Монастырь ордена францисканцев – надежное и спокойное место для человека, на которого англичане объявили охоту.
– Я подумаю, падре, – с легкой улыбкой обещаю я, пожилой священник на самом деле нравится мне. – Приятно знать, что хотя бы в одном месте в целой Франции ты можешь найти приют.
Для себя я твердо решил, что на левый, французский берег Луары попаду через Блуа. Конечно, идти в Орлеан ближе, но в окрестностях города постоянно рыскают отряды англичан, а ну как опознают опасного преступника? Лучше протрястись в седле лишних пятьдесят лье, пусть и набив в пути пару лишних мозолей, чем без толку болтаться в петле.
Война – неподходящее время для странствий в одиночку. Обычно мне удавалось примкнуть к компании паломников, купцов или странствующих ремесленников, но вот уже пару дней я шел в одиночку. Кошель с деньгами, а заодно и захваченного у англичан коня отобрала шайка оборванцев, которая окружила меня на лесной дороге в трех лье от городских ворот Ле-Мана. Грабители наставили луки, вежливо предложили не ерепениться, вывернуть карманы по-хорошему. Замечательно, когда тебе предоставляют выбор, а не стреляют в голову без предупреждения.
Загадочные инструменты и сушеные травы разбойников не заинтересовали, так что уже через пять минут, собрав все обратно в мешок, я пошел дальше, свободный как ветер. Лишь теперь, дожив до двадцати семи лет, я понял, что больше не восхищаюсь подвигами Робин Гуда. Раньше как-то не задумывался, что за чувства испытывали жертвы к пламенному борцу за социальную справедливость. Вы удивитесь, но я ощутил горячую симпатию к шерифу Ноттингемскому, когда он, не раздумывая, вешал подобных грабителей по всему Шервудскому лесу.
На восьмой день пути дорога вывела на широкую пустошь. Лес закончился, как обрезанный, вдалеке блеснула тонкая серая полоска. «Луара, – с ликованием понял я, – все-таки дошел. Осталось совсем чуть- чуть».
На открытом пространстве пешему ни за что не уйти от конного, потому я шел по-прежнему не спеша. Отчего-то казалось, что и этот, третий встреченный за сегодня, конный отряд равнодушно пройдет мимо. Разве что пара-тройка всадников мазнет на скаку цепкими взглядами, но тут же переведет глаза на что- нибудь более интересное. Мало ли шляется по дорогам всякого народу, начиная от монахов и паломников и кончая торговцами.
Раз на раз не приходится, с неприятным холодком я понимаю, что мной заинтересовались. Чем же я привлек к себе внимание? По негромкой команде всадники окружили меня плотным кольцом, разглядывают с явным интересом. В ситуации, когда на равных можешь общаться только с конем, а люди возвышаются где-то сверху, отчетливо ощущаешь собственное ничтожество. Понимаешь, что еще повезет, если просто протянут плетью поперек спины, могут и конем стоптать или ткнуть копьем.
– Я – капитан Фернан Готье! Кто такой и что здесь делаешь? – угрожающе рявкнул предводитель, высокий усатый воин с квадратным лицом. – Шпионишь, каналья?
Я коротко глянул, тут же отвел взгляд. Опасный человек, шутить не любит и не умеет, зато привык убивать. Твердые глаза, жесткая щель рта будто вырублена топором, тяжелый подбородок упрямо выставлен вперед. Такой, не моргнув глазом, прикажет вздернуть тебя на суку, если что не понравится во взгляде или словах. На древке длинного копья, которое держит наконечником кверху, вьется по ветру красный с синим флажок, но шпоры на воине обычные, не золотые. Похоже, сам не из благородных, но человек уважаемый и неплохой воин, раз доверили командовать отрядом.
Остальные помалкивают, глядя больше по сторонам, но часть уставились на меня, как голодные лисы на упитанного зайца. Кратко объясняю, кто я и куда иду. Представляюсь смело, ведь на плащах и куртках воинов вышиты не красные английские кресты, не черные бургундские, а белые, видные издалека. Именно так отличают себя арманьяки, патриоты Франции и пламенные борцы за ее свободу.
– Идешь в аббатство Сен-Венсан, – недоверчиво рычит усач, – что за вздор! Я первый раз тебя вижу, и
