стрелы полетели не в их сторону. Стрелы ударили из камышей у самого берега, до которого еще не добежали массачузы. Ударили им, массачузам, навстречу. И поразили. Дикий разноголосый вой раздался над рекой. И отдаленно знакомый клич из камышей перекрыл разноголосую агонию:
– Бей краснокожих собак! Бей их! Рази, не жалей!
Аульв?! Аульв!!!
4
– Ого-го-го! – возрадовался Ньял, углядев с башенки лодку. – Вернулись! Ого-го-го! – руками замахал, подпрыгивая в нетерпении. – Быстрее гребите! Заждались совсем! Где вас носило?!
Где, где… Так они и сказали, Тили с Гру и Канутом!
Вернулись незадачливые похитители мрачнее туч, обложивших небо. На расспросы Беляна ответствовали, что с рыбой не повезло, совсем без нее вернулись. Да и не до нее было. Дескать, отнесло каким-то неведомым течением далеко и мимо. Еле выгребли к усадьбе, замаялись, обессилели. День-ночь и день-ночь выгребали. Хорошо, живы остались. Им бы поесть-попить да чуток поспать. А там они готовы и на службу караульную заступить, на башенку. Сегодня – нет, но завтра – уже.
Хмурился Белян, чуя не то, но понять не мог, что же за не то такое. А не то – вот какое…
Юниц-склерингов Тили с Гру и Канутом не привезли. Остались юницы на дне морском, когда рыжий Аульв со товарищи надругался над ними изрядно. Всей ватагой мучили, насиловали. Потом животы вспороли и с кнорра в море сбросили на корм рыбам. И то! Для Аульва юницы-склеринги – не твари божьи, а собаки краснокожие. А Тили с Гру и Канутом даже не перепало, не попользовались. Да не о том исландцам сокрушаться надо было. Им бы самим уцелеть среди Аульва и его людей. Наши, да не наши. Рыжему борову довелось уже показать свое отношение к нашим, которые для него не наши. Холмов могильных на месте первой стоянки…
И вот снова приплыл украдкой, чтоб завершить начатое. Не нашел никого на прежнем месте, вдоль берега двинулся ночами темными, пережидая день.
Только и уцелели Тили с Гру и Канутом, когда сговорились с Аульвом, приняли все слова его тайные к исполнению. А как иначе? Кто силен, тот и прав. Белян, конечно, тоже не слаб. Но как скажешь Беляну, что не рыбу они ловили, а жен? Как ему скажешь, почему тогда без жен вернулись? Как скажешь, что склеринги не сегодня завтра способны нагрянуть, жаждя мести за похищенных юниц, за пораженных в камышах соплеменников? Нет, лучше тишком-молчком. А там… как получится.
* * *
Получилось так, что следующей ночью вызвались на караул все трое – Тили-обжора, Гру-корсар, Канут-кубарь. В очередь на всю ночь. Остальным исландцам намекнули мельком, чтобы не спали те. Словом не обмолвились, но дали понять.
А новгородцев избегали, сторонились. Особенно Ленка с его новоявленной скво. При виде Ту-ки-си и вовсе вздрогнули, будто привидение явилось. Ну да. Юницы-склеринги для бледнолицых – на одно лицо…
Ньял молодой ежился, понять не мог. Что-то в воздухе повисло, а что – не понять.
Сивел на берег пустынный вышел, камешки пошвырял в воду, плечами пожал. К Беляну обратился:
– Чуешь, братка, на душе неспокойно как-то.
– Чую, Сивка. Но все думаю, почему?
Ленок присоседился к ним. Вроде невзначай спросил:
– А что это у Торма? Никак топор?
– Ну топор, да. Эка невидаль!
– Так ведь закопали мы топор его, помнится. В знак дружбы со склерингами.
– Тоже верно! Или другой какой топор у него объявился?
– Откуда другому-то взяться?
– Тоже верно! Пойдем, посмотрим?
Пошли. Бугорок разгребли, где тот топор схоронили. Ничего не нашли в песке. Может, не там рыли? Да нет, там. Вот рядом – бугорок, под которым склеринги свое закопали. Не стали второй бугорок разгребать. Ясно, что томагавк… да, так Ленок назвал каменный топорик, навострившись в языке массачузов… ясно, что томагавк там и есть.
Ленок озабоченно языком зацокал:
– Быть войне, значит. Не иначе.
– Ладно тебе! – отмахнулся Сивел. – Неужто полагаешь, что склеринги прознали про то,
что Торм-молчальник свой топор выкопал? От-
куда?!
– При чем тут! – более прежнего озаботился Ленок. – При чем тут склеринги… – вздохнул тяжко. – А впрочем, и они тоже. Худо, братцы. Не надо бы Торму оружие из земли доставать.
– Ладно тебе! – снова отмахнулся Сивел и напомнил Ленку прошлое: – Кто бы говорил, да не ты! Или пока у массачузов гостил, совсем им уподобился? Веришь в чепуху всякую?
– Да не в чепуху, – стоял на своем Ленок.
– Да в чепуху!
– Да нет!
– Не нет, а да!
Долго б еще препирались, когда бы не старица Берит. Объявилась, как всегда, будто из-под земли – только что их трое было, Сивел с Ленком да Белян, и вдруг вот она, старица…
– Брани быть, воин, – скрипнула, глядя жутко в глаза Беляну. – Поберегись.
– Кого беречься, Берит? Каких чужих?
– Не чужих. Своих. Так вижу… – сказала и побрела далее по берегу, будто и не сказала ничего.
Сивел, будучи горяч, окликнул грубо – ухом не повела. Он было вдогонку бросился – пусть растолкует, ведьма! Но Белян придержал жестко:
– Не надо, братка. Все равно больше, чем сказала, не скажет. Да и так много сказала. Теперь мыслить надо.
* * *
Помыслили сообща – новгородцы и примкнувший к ним Ньял. Спросили и у него, не знает ли чего нового? Тот сказал, что толком-то ничего, но…
В общем, порешили ночь не спать, хоть и показать остальным, что сон их морит. Улеглись на покой. Храпели изрядно. А чего ж не похрапеть всласть, когда на башенке караул надежный – Тили-обжора в дозор встал! А после него – Гру-корсар. Потом – Канут-кубарь. Все свои…
Через час завозился на своем ложе Сивел, приподнялся, на двор подался тишком – вроде до ветру. Только за ним дверь закрылась, как приподнялись и Гру-корсар, и Канут-кубарь. Да и остальные исландцы копошиться принялись неслышно.
Тут-то Белян, у дверей лежавший, храп прервал, сел твердо, на колени меч положив:
– Куда собрались, други?
Други? Или недруги?
– Так мы это… до ветру, – буркнул Гру-корсар. – Сивелу можно, а нам нельзя?
Видно, что лукавил, и сам понимал, что видно это.
– Всем сразу в одночасье приспичило? – хмыкнул Ленок, подле Беляна расположившийся. А тот взялся покрепче за рукоятку меча. – Или рыбы тухлой наелись?
– Или рыбы… – упавшим голосом откликнулся Канут-кубарь.
– Ну и потерпите.
* * *
Сивел тем временем по-звериному тихо прокрался вдоль частокола, в тени. На башенку сторожевую взглянул исподтишка. Мерцал огонек на башенке. В сторону моря мерцал.
Сивел не окликнул Тили-обжору, так же по-звериному тихо вскарабкался по лестнице на башенку. Высунулся на площадку по плечи, оставаясь на ступеньке.
Тили был спиной к нему, в ладони – плошка с жиром рыбьим и фитильком зажженным. Тили то прикрывал огонек полой плаща, то открывал. Сигналил? Кому? В море вдруг тоже вспыхнул огонек. И погас. И снова вспыхнул. Не далее чем в миле от берега.
