петушиных боях две курицы. Предлагайте…
Харальд тяжело опустился на кресло. Хоть он и оставался крепким, как дуб, а пять десятков лет в ларец не спрячешь, дают о себе знать время от времени.
– Кто желает биться на божьем суде за отца Бернара? – спросил ярл Торфинн.
– Я! Я хочу! – заорал Лосси-датчанин. Даже на цыпочки приподнялся от нетерпения.
– Я буду драться за честь отца Бернара! – Светловолосый Модольв Кетильсон шагнул вперед, расправил плечи. Выглядел он гораздо опаснее датчанина. Только кто их знает, северян, на что каждый способен?
– Я выбираю хевдинга Модольва, – твердо проговорил монах.
Суровый конунг кивнул, как показалось новгородцу, вполне благосклонно.
– Кто хочет драться на поединке за правду Вратко из Гардарики?
– Я! Нет, я! – почти одновременно выкрикнули Олаф и Асмунд. Посмотрели друг на друга, набычились.
– Я буду драться на божьем суде! – звучно произнес Хродгейр. – Слышали, вы, оба!
Викинги обернулись к предводителю. На их лицах, обрамленных у одного рыжей, а у второго цвета спелой пшеницы бородами, застыли по-детски обиженные гримасы. Отняли у малышей любимую игрушку, и все тут…
– Что скажешь ты, Подарок Ньёрда? – спросил Харальд.
– Не знаю… – промямлил Вратко, ощущая, что сам себе готов дать затрещину. Это ж надо! Влез, не спросясь, а теперь из-за него могут убить человека. Причем человека, спасшего словену жизнь. Олаф и Асмунд, конечно, выглядят крепче Черного Скальда – и выше, и в плечах шире, и ладони, что караваи хлеба, но ведь и Хродгейр не зря стал вождем? Наверное, не только за острый язык и мастерство в сочинении вис? Однако решить, кого из троих отправить на поединок, Вратко не мог. Не поворачивался язык.
– Мой конунг. – Скальд прервал затянувшееся молчание. – Этот молодой русич мало знаком с нашими обычаями. Я прошу о праве участвовать в божьем суде для себя, ибо я главный свидетель его правоты. Я свидетельствовал перед конунгом. Позволь мне свидетельствовать и перед Богом.
– Это разумно, – поддержал его ярл Торфинн. – Это справедливо.
– Хорошо, – согласился Харальд. – Пусть будет так. Распорядись, чтобы подготовили место для поединка.
Сказав это, норвежский правитель встал и направился в дружинный дом, давая понять, что всем пора расходиться.
Божий суд назначили на рассвете. Доброе время, хорошее время. Каким бы богам ни молились люди, а начало нового дня почитают все. Поднявшееся над окоемом солнце, податель жизни, не допустит несправедливости. Черное колдовство потеряет силу под его лучами. И людям лучше приступать к бою, посвященному богам, утром, с чистым сердцем и ясными помыслами.
Хродгейр, как и Модольв, остался на подворье ярловой усадьбы. Им предстояло провести ночь в посте и молитвах.
Дружинники Хродгейра, возвращаясь к «Слейпниру», бурно обсуждали предстоящий бой. Олаф и Асмунд быстро забыли обиду и теперь предрекали скорое поражение Модольву. Гуннар качал головой и теребил бороду.
– Конечно, Хродгейр боец каких поискать, – задумчиво произнес Сигурд, шагая рядом с Вратко. – Немного есть мечников, равных ему, от Халаголанда до Вике. Но и Модольв не так прост. Разное про него рассказывают…
– Между Хродгейром и Модольвом как-то вышел спор, – отрывисто бросил кормщик. – Они не смогли решить его. Все шло к хольмгангу, но… Дело было перед войной с Данией. Черный Скальд не желал нарушать королевский приказ, запрещающий поединки. Он – вождь, а не берсерк. Модольв Кетильсон тоже не стал настаивать, но, поговаривают, у него были свои резоны отказаться от боя. Теперь они оба могут решить сразу два спора – ваш с монахом, нынешний, и свой, старый.
– А из-за чего они поссорились? – спросил Вратко, просто чтобы что-то сказать.
– Зачем мне выдавать чужие тайны? – тряхнул бородой Гуннар. – Спросишь его сам. После. Если Хродгейр сочтет нужным, то ответит.
Они вернулись на стоянку. Норвежцы до поздней ночи жгли костры, шутили и пели песни. Новгородцу же кусок не лез в горло, не говоря уже о веселье. Видя его состояние духа, старый Сигурд хлопнул парня по плечу:
– У нас не принято горевать по еще живым. Удача – девка капризная. Печалью ее не приманить. Вот парни и стараются. А ты, если хочешь, можешь помолиться.
– Кому? – вздохнул Вратко.
– А кому хочешь. Можешь Белому Богу, распятому далеко на юге, а можешь своим богам, которых раньше чтили в Гардарике, – Перуну, Даждьбогу…
– Белым Богом ты называешь Иисуса Христа?
– Да. Так его зовут у нас, на севере.
– Боюсь, его уши будут прислушиваться к молитвам Бернара, – вздохнул словен. – Вряд ли он сумеет выслушать двоих.
– Как знаешь, – не нашел что возразить Сигурд. – Может, ты и прав. Я собирался просить помощи у Отца Битв и у Грозы Турсов.[46] Я – человек старый. И привычки у меня тоже старые. Не всем норвежцам понравилось, что Олаф Толстый поприводил к нам жрецов Белого Бога.
Вратко решил последовать совету. Улегся на пригорке, накрылся меховым одеялом – ночи на Оркнеях, несмотря на лето, стояли прохладные – и принялся молиться. Неторопливо и обстоятельно. Попросил помощи у Иисуса Христа. Почему бы и нет? Христианский бог милостив и справедлив. Он не допустит непотребства и накажет виноватого, пускай даже этот виноватый – один из его многочисленных слуг. Потом он помолился Перуну, богу воинов и дружинников, защитников семейного очага и родной земли. После вспомнил и Тора. Бог, скачущий по небосклону в колеснице, запряженной козлами, любит честных бойцов, поскольку сам, не задумываясь, мчится наказывать воров, убийц и клятвопреступников. В конце концов парень заснул. Ему не снилось ничего, но несколько раз новгородец просыпался с бешено колотящимся сердцем. Что же принесет завтрашний день?
Наутро на каменистой осыпи, полого уходящей в море, собралась огромная толпа.
О грядущем божьем суде прознали все, прибывшие под знамена Харальда Сурового. Даже те, чьи дреки отдыхали на берегу в двух-трех верстах.
Под строгим надзором ярла Торфинна очертили круг саженей десять в поперечнике. Если бы дело было в Норвегии, то границу круга постарались бы выложить ореховыми прутьями, но здесь, на Оркнейских островах, деревья и кустарник – большущая редкость. Поэтому круг обводили молотом, позаимствованным в кузнице, что стояла на отшибе за усадьбой местного правителя. Во-первых, молотом куют добрую сталь – и оружие для воинов, и для мастерового люда орудия. Уважение к железу освящено вековой традицией. Без золота человек обойдется, а без железа – нет. Во-вторых, молот – оружие аса Тора, которого и норвежцы, и датчане, и исландцы продолжали уважать и почитать, несмотря на старания христианских священников. Верно говорил Сигурд, Иисус Христос, Белый Бог, конечно, силен, если ему столько стран и народов поклоняются, но он далеко. А асы и ваны где-то здесь, неподалеку. Может, в соседнем фьорде отдыхают, а может быть, в ближнем лесочке судят-рядят, как бы им извести племя вероломных турсов?
Ярл с Бирсея замер по одну сторону от священного круга, а назначенные им помощники – ярл Гудбранд из Согнефьорда, ярл Сигни из Вике и ярл Магнус из Годорда, что в Исландии, – встали по трем другим сторонам. Ждали только конунга.
Черный Скальд застыл, подставив щеки несмелым солнечным лучам. У его ног лежали щит и меч. Полуприкрытые веки делали Хродгейра похожим на сторожевого пса, отдыхающего на крыльце, – вроде бы и спит, но все примечает и никого чужого не пропустит. Напротив него хевдинг Модольв улыбался невесть чему в белые усы, потирая крепкие ладони. Поединщики не надели ни кольчужных рубах, ни кожаных курток, обшитых пластинками железа или бронзы. Божий суд есть божий суд, как объяснил Сигурд. Тем паче предстоял бой до первой крови, не до смерти.
Вратко с замиранием сердца ждал начала поединка. Пальцы его помимо воли гладили деревянные
