Ботари тоже двигался медленней и скованней обычного.
— Вот… — произнесл Форкосиган, еще отдышиваясь, — так… мы обычно развлекались… на борту «Генерала Форкрафта».
— Не без успеха, — заметила Корделия. — А как часто вам случалось попадать в рукопашную в настоящем бою?
— Очень, очень редко. Но если это случалось, мы побеждали.
Собравшиеся разошлись, обсуждая, как кто выступил. Корделия пошла с Форкосиганом — помочь ему с локтем и рассеченной губой, горячей ванной, массажем и свежей одеждой. Разминая ему спину, она вернулась к проблеме, все больше и больше ее занимавшей.
— Как полагаешь, ты не мог бы сделать Ку замечание о том, как он обращается с Дру? Он с ней сам на себя не похож. Она из кожи вон лезет, стараясь быть с ним милой. А он не уделяет ей даже той вежливости, какую проявляет к мужчинам. Она же почти его коллега-офицер. И, если я не совсем ослепла, она в него без памяти влюблена. Почему он этого не видит?
— А почему ты думаешь, что не видит? — медленно переспросил Эйрел.
— По тому, как он держится, конечно. А жаль, из них бы вышла превосходная пара. Ты не находишь ее привлекательной?
— Потрясающе привлекательной. Но вообще-то мне нравятся рослые амазонки, — он усмехнулся через плечо, — это общеизвестно. Не все разделяют мои вкусы. Уж не энтузиазм ли свахи блестит в твоих глазах? Как думаешь, это все материнские гормоны?
— Тебе вторую руку вывихнуть?
— Ой. Нет, спасибо. Я и забыл, как больно бывает после драки с Ботари. А-а, так лучше. И чуть ниже…
— Завтра у тебя там будут впечатляющие синяки.
— А то я не знаю. Так вот, прежде чем ты примешься устраивать личную жизнь Дру… ты тщательно подумала про инвалидность Куделки?
— О! — Корделия замолкла. — Я думала… что половая функция у него восстановлена вместе со всеми остальными.
— Или не лучше остальных. Это очень тонкая операция.
Корделия поджала губы. — Ты это точно знаешь?
— Нет. Я знаю, что ни в одной нашей беседе этот вопрос ни разу не всплывал. Никогда.
— Хм. Хотела бы я знать, как это истолковать. Выглядит несколько пессиместично. Как думаешь, я могу спросить…?
— Боже правый, Корделия, конечно же, нет! Задавать такой вопрос мужчине! Особенно если ответом может быть «нет». Мне с ним еще работать, не забывай.
— Ну а мне работать с Дру. Она будет мне бесполезна, если зачахнет и умрет от разбитого сердца. Он уже не раз доводил ее до слез. Она уходит туда, где думает, что ее никто не видит, и плачет.
— Правда? Трудно вообразить.
— И не стану же я в таких обстоятельствах убеждать Дру, что он ее недостоин. Она ему действительно неприятна? Или это просто самозащита?
— Хороший вопрос… Мой шофер однажды отпустил по ее поводу шуточку — даже не слишком обидную, — так Ку говорил с ним совершенно ледяным тоном. Не думаю, что она ему неприятна. Полагаю, он ей завидует.
На сем двусмысленном замечании Корделия и закончила разговор на эту тему. Она жаждала помочь парочке, но не могла предложить готового ответа, решившего бы их диллемму. Ее разум мог изобрести решение проблемы с физической близостью и ранением лейтенанта, но пасовал перед застенчивой скрытностью, которую породило бы у Ку и Дру ее предложение. Она подозревала, что просто бы шокировала обоих. Похоже, про сексуальную терапию тут даже не слышали.
Истинная бетанка, Корделия всегда считала двойные стандарты в сексуальном поведении логически невозможными. Теперь, вплывая в кильватере Форкосигана в пограничные воды барраярского высшего общества и барахтаясь там, она начала понимать их механизм. Все, казалось, сводилось к ограничению свободного обмена информацией с некоторыми персонами, отличаемыми по негласному правилу, известному и одобряемому всеми, кроме нее самой. Нельзя было упоминать о сексе в разговоре с незамужними женщинами и детьми, либо в их присутствии. Молодые мужчины, похоже, были свободны от всяческих ограничений в разговорах друг с другом, но только если рядом не было женщин, любого возраста и статуса. Правила эти также странным образом менялись в зависимости от социального положения присутствующих. Замужние женщины в своем кругу, где их не могли подслушать мужчины, порой демонстрировали совершенно поразительные изменения в объеме своих явных знаний. Были темы, на которые можно было шутить, но не говорить всерьез. А некоторые особенности нельзя было и упоминать. Она уже безвозвратно загубила не одну светскую беседу, сказав нечто, по ее мнению, совершенно очевидное и пустяковое; в этих случаях Эйрел отводил ее в сторону на короткий инструктаж.
Коределия попыталась вывести несколько правил и составить из них список, но, обнаружив там крайнюю нелогичность и взаимные противоречия, особенно в части того, относительно чего и в чьей компании кому надо притворятся несведущим, бросила это занятие. Она как-то вечером показала свой список Эйрелу, и тот, читая его в постели, чуть не складывался пополам со смеху.
— Вот как мы выглядим, с твоей точки зрения? Мне нравится твое Правило Семь. Надо бы запомнить… жаль, я не знал его в юности. Мог бы пропустить все эти жуткие армейские учебные видеоролики.
— Если будешь смеяться сильней, у тебя кровь носом пойдет, — язвительно пообещала она. — Это ваши правила, не мои. Это вы, ребята, по ним играете, а я только пытаюсь в них разобраться.
— Мой очаровательный ученый. Хм. Ты определенно называешь вещи своими именами. Мы никогда не пробовали… не хочешь ли нарушить со мною Правило Одиннадцать, милый капитан?
— Дай-ка посмотрю, которое… о, да! Разумеется. Сейчас? И раз уж мы об этом заговорили, давай отбросим и Тринадцатое. У меня гормоны разыгрались. Помнится, семейная партнерша моего брата мне рассказывала про подобный эффект, а я ей тогда так и не поверила. Она сказала, мол, я еще пойму потом.
— Тринадцатое? Вот уж не думал…
— Это потому что ты, будучи барраярцем, слишком много времени тратишь на Правило Два.
Этнография на время была забыта. Но Корделия обнаружила, что всегда в состоянии заставить его расхохотаться, просто пробормотав в нужный момент: «Правило Девять, сэр».
Осень была на исходе. Тем утром в воздухе чувствовалось дыхание зимы, и в саду при особняке ночные заморозки побили самые нежные растения. Корделия завороженно ждала своей первой настоящей зимы. Форкосиган обещал ей снег, замерзшую воду, которую она видела всего дважды во время своих астроэкспедиций. «До весны я рожу сына. Ха.»
Но дню доставалось еще немного тепла от осеннего солнышка. Плоская крыша особняка, по которой осторожно ступала Корделия, дышала теплом, согревавшим ей щиколотки, хоть воздух и пощипывал щеки морозцем, когда солнце опустилось за линию городских домов.
— Добрый вечер, ребята, — кивнула Корделия двоим охранникам, дежурившим на крыше.
Они кивнули в ответ, а старший из двоих поднес ладонь к голове в неуверенном полу-салюте. — Миледи.
Корделия привыкла приходить сюда смотреть на закаты. Вид на город с высоты четырех этажей был особенно хорош. За деревьями и домами она уловила блеск реки, делившей город надвое. Хотя в нескольких кварталах в отдалении огромный строительный котлован, намекал, что скоро вид на реку будет закрыт новыми домами. Над обрывистым берегом громоздилась высочайшая башня замка Форхартунг, того самого, где Корделия присутствовала на церемониях в Зале Совета.
За замком Форхартунг лежала старейшая часть города. Корделия еще не бывала в этом месте, где извилистые улочки давали проехать лишь одному всаднику, но не машине, хотя ей уже случалось пролетать на флаере над этим странным, низким, темным пятном в самом сердце города. Новейшие кварталы, сверкавшие вплоть до горизонта и опутанные самой современной транспортной сетью, больше соответствовали галактическим стандартам.
