— Не мешайте!.. Итак, записываем дальше: '
Предыстория моего преступления уже заняла несколько листов. Ну и бумагомаратель! Пока следователь писал моё «дело», ему поминутно приносили бумаги, дела, он что-то вписывал в конец дела (ха-ха — приговор?) и бумаги эти беззвучно уносились.
— Вы, наверное, хотите улучшить свои показатели? — я показал на график раскрываемости преступлений. — Пишите больше, наверное, вы станете генералом!
Но следователю было не до смеха. '
Когда моя исповедь была дозаписана (в чём меня обвиняют, мне так и не объяснили, но и так можно догадаться — ночлег на поле недалеко от захолустной военной части), меня позвали в другую комнату, где уже собрался целый консилиум.
За длинным столом сидело пять человек в штатском — вероятно, специалисты по международным шпионам, а во главе, за перпендикулярным столом, сидел главный полисмен, главный военный и какая-то женщина (вероятно, секретарша). За противоположный торец длинного стола посадили меня. Перед каждым «специалистом» лежала шариковая ручка и свежая пачка белой бумаги, на которой они фиксировали свои вопросы и мои ответы на них. Со стенного портрета недремлющим оком на нас взирал недавно переизбранный президент Мкапа.
— Знаете ли вы, в каком городе вы получили свой паспорт? Кто является вашим спонсором? Чем вы занимаетесь в Академии вольных путешествий?
Преподаёте? Так кто же вы — писатель или преподаватель? Сколько у вас при себе денег? 16 долларов и 12620 шиллингов? Как вы думаете с такими деньгами доехать куда-нибудь? Почему вы не заночевали в той деревне, где пили чай? (Значит, именно они проследили и стукнули!) Вы не боитесь зверей?
Я отвечал, что зверей не боюсь, а людей теперь буду бояться и обязуюсь отныне ночевать не ближе чем в двадцати пяти километрах от ближайшего населённого пункта.
Вошёл секретарь и принёс пятьдесят листов ксерокопий, на которых были поксерены все мои бумаги: паспорт, справка АВП и даже визитные карточки (по одной на лист — бумагу специалисты по шпионам не жалели). Ксерокопии делались на стороне, потому как в областном отделении полиции были только печатные машинки, ксерокса не было.
Разбирательство длилось до 10.00. Спросив всё, что пришло им в голову, «специалисты» изгнали меня из совещательной комнаты в приёмный тамбур: ждите, мол.
— Народ, я уже четыре часа как арестован вами, принесите мне завтрак и чай! — возмутился я.
— Ха-ха-ха! чай ему! ха-ха-ха! — засмеялись полицейские в тамбуре, занятые регистрацией разнообразных преступлений в толстые амбарные книги. — Чай ему! ха-ха-ха! ха-ха-ха!
И только через полчаса главный полисмен вызвал меня опять. В комнате уже был только он один, специалисты по шпионам попрятались или вышли через другую дверь.
— Мистер Кротов, вы свободны! — объявил он торжественно, возвращая мне паспорт, справку АВП и прочую макулатуру. Я быстро взял всё сие и шумно покинул полицейский участок.
Трасса на север, по которой я шёл вчера вечером, и сегодня вновь оказалась населена одними лишь велосипедистами. Идти пешком по второму разу не хотелось — опять будут приставать 'мой брат, мой брат', а в деревне, откуда ночью на меня стукнули, увидев меня вновь, стукнут ещё раз. Но вот в толпе велосипедистов показался джип, он подобрал меня и провёз километров пять, до той самой реки, с моста через которую я вчера обещал скинуть 'брата'-велосипедиста.
'Танзания — миролюбивая страна!'
Там меня и подобрал автобус на Макамбако. Автобус был полон, и я сел на полу на свой рюкзак, довольный тем, что наконец удаляюсь от столь «миролюбивой» местности. Симпатичная девушка- мусульманка собирала с пассажиров дань, но ко мне пока вопросов не возникало. Но как только на одной из остановок часть пассажиров вышла и я перебрался на сиденье, как билетёрша обратила внимание и на меня.
Моё нежелание оплатить проезд расстроило девушку, тем более, что английского языка она не знала, и объяснять ей свою сущность я не стал. Высаживать меня тоже было ей как-то боязно. Я решил, чтобы не печалить билетёршу, выйти из автобуса на следующей остановке, в какой-нибудь банановой деревне.
Меня подобрала маршрутка. Её водитель умудрился впихнуть в салон шестнадцать человек (не считая его самого), их объёмистый багаж и дюжину огромных, 50-60-килограммовых мешков с зерном, которые по причине своей бесформенности заняли все, ещё остававшиеся там, пустоты! Последние мешки подвязали верёвками сзади машины сей. Теперь маршрутка (величиной меньше нашего 'Автолайна') шла как танк, если врежется во что — раздавит; загрузка более 2000 кг — не шутка!
Но и этого водителю показалось мало, и на остановке он приобрёл связку свежей рыбы. Чтобы она не пахла и не занимала место, которого и так не было, он подвязал её снаружи к боковому зеркальцу! Так и едет: мешки во все стороны торчат и болтаются, рыба знаменем развевается, а я делаю свои заметки, зажатый в углу — одна рука случайно осталась непридавленной!
Над саванной дым костров — крестьяне разжигают себе участки для земледелия. Здесь горная местность (2000 м над уровнем моря) и прохладно. Встречные мотоциклисты мёрзнут на ветру и кутаются в китайские пуховики.
Здесь такие же горы, как в Эфиопии, но народ активней: все в трудах, все строят, что-то растят, собирают, вот пилят большие брёвна, вот сушат кирпичи, вот продают все виды еды, какие только можно вырастить здесь… Удивительно, ведь всего месяц назад я был в Эфиопии, там тоже можно бы выращивать, пилить и строить, но — не пилят! не строят! ходят и ю-ю-юкают. Непостижимо!
В деревушке Макамбако дорога из Сонгеа соединялась с основной трассой Дар-эс-Салам — Мбейя — Замбия. Было уже темно. Меня подобрал пикап, в кузове которого ехал большой металлический ящик, пахнущий бензином. Этот ящик занимал почти весь кузов, а я пристроился сзади него, в узкой щели между ящиком и задним бортом. Кроме меня, водитель подобрал какого-то старичка и паренька лет десяти. Тут начался ливень, ветер, стало очень холодно, я достал спальный мешок, и мы втроём прикрылись им от ветра и ночного тропического ливня. Так и ехали примерно 150 километров, спальник намок и провонял бензином, а мы втроём — я, старик и ребёнок — сидели, тесно прижавшись друг к другу, в щели между ящиком и бортом, и созерцали уносящиеся назад редкие огни далёкой и родной нашей Танзании.
Город Мбейя оказался велик и длинен. Я попробовал втереться на ночлег вцерковь. Англоговорящий священник вроде бы понял меня (чтобы мои намерения были более ясны, я достал свой мокрый спальник и прямо во дворе церкви разлёгся на нём), но священник позвал сторожа и что-то тихо и торопливо объяснял ему на суахили. Я расслышал только слово 'полиси, полиси', но сделал вид, что не понял. Сторож убежал, а священник вежливо сказал: 'Подождите минуточку!' — и минут через пять уже сдавал меня оперативно приехавшему на вызов полицейскому.
Полицейский увёз меня на своей машине в участок, хихикая.
— Кричит: скорее, скорее! тут какой-то иностранец хочет заночевать в церкви! — веселился полицейский. — А ведь это очень опасно. Я сам тебя отвезу в самое лучшее место для ночлега.
Полицейский отвёз меня в самое худшее место для ночлега во всём городе.
Это была скамейка на автовокзальной площади, по которой всю ночь ходили, торговали, шумели, орали местные жители. Единственное «преимущество» этой скамейки (по мнению полицейского) было то, что рядом располагался полицейский участок, но ночевать внутрь меня не пустили, завещав оставаться на скамейке снаружи. Я недолго пытался спать на ней: дурное было место, и, тихонько собравшись, смылся и поставил палатку во дворе какого-то ночного спящего хотеля.
Вновь ночевательные проблемы! Если в Судане все люди нормально звали на ночлег, и ни одной ночи нам не пришлось провести на улице; если в Эфиопии мы нормально ставили палатки где угодно, и местные
