– Не ты один такой, Саша, – вздохнул Стефан. – У каждого есть на душе аналогичный грех. Мы все с ног до головы опутаны этой паутиной – паутиной лжи. И я не исключение…
– Вот это ты верно сказал! – Впервые за весь вечер лицо Саши немного прояснилось. – Паутина лжи… Блин, как в том моем сне…
Он снова замолк, думая о чем-то своем, а потом поднял глаза на друга:
– Нет, Стефан, как-то не сходится… Все-таки не все. Ну я, со мной все понятно. Ты… Ты разрываешься между семьей и Микаэлой, тут тоже все понятно. Но Юлька-то не врет! Она действительно хорошая жена, любит детей и меня, живет только семьей… Ей-то это все за что? А? Ей за что такое наказание, я тебя спрашиваю?
Стефан пожал плечами, он не знал, что ответить.
– Такая судьба… – пробормотал он.
Что ж, на судьбу всегда списать проще всего.
Сашка только рукой махнул. Опрокинул в себя остатки коньяка и, увидев, что бутылка опустела, подозвал официанта.
И снова молчание. Стефан пил, стараясь не отставать от Саши. Он надеялся, что спиртное снимет напряжение, поможет поймать нужную волну, подскажет правильные слова… Но слова все не приходили. И напряжение не исчезало, наоборот, казалось, что обстановка за столом становится все более гнетущей. Наверное, дело было в том, что, разговаривая с другом, слушая его рассказ о постигшем их семью несчастье, Стефан невольно примерял ситуацию на себя. Против своей воли он то и дело представлял себя на месте Сашки, и от этих мыслей становилось так дурно, что даже мутило. Нет, только не это! Не дай бог! Он бы точно сошел с ума от горя, если бы
Когда зазвонил мобильный Стефана, Саша уже уронил голову на сложенные на столе руки, уткнувшись в них лицом, и даже не прореагировал на мелодичное пиликанье. А Стефан торопливо схватил трубку. Звонила теща.
– Зятек, ну что ж это такое? – закудахтала Галина, не давая ему вставить слова. – Мы тебе весь вечер звоним, а ты все недоступен и недоступен!
Это показалось Стефану странным, он был уверен, что с телефоном у него все в порядке. Хотя и правда сегодня за вечер почему-то не было никаких звонков… Или все-таки были, но он уже забыл об этом, будучи полностью поглощен Сашиным несчастьем? Соображал он уже с некоторым трудом, отуманенное коньяком сознание давно потеряло ясность и четкость. А теща тем временем продолжала верещать:
– Пришлось нам самим в клинику ехать! Столько денег отдали за такси, просто ужас, просто ужас!
– Куда ехать? Зачем? – не понимал Стефан.
– Да в клинику, я ж тебе говорю! В эту самую Бело, Бели… Тьфу ты пропасть! В
– Ничего не понимаю! Зачем? Что ей там делать вечером?
– Как что? Известно что – рожать, дурачок! Схватки у нее начались!
– То есть как это? – До него не сразу дошел смысл услышанного. – Еще же рано… Должно было быть в июле…
– Ну вот так, – хмыкнула в трубку Галина. – Должно – в июле, а началось в мае. В жизни, зятек, всякое бывает.
– О боже!
Потрясенный Стефан, не в силах усидеть на месте от волнения, вскочил и забегал с телефоном по залу.
– Что с Лизой? Как она сейчас? Почему вы не позвонили мне раньше? – почти кричал он в трубку.
– Да я же тебе говорю – недоступен ты был! С шести часов мы тебе звонили, и я, и Лизанька… Пока собирались да пока ехали – все тебе трезвонили…
– Вы не ответили, что с Лизой?! Где она?
– Да где ж ей быть? В клинике, рожает.
– Вот черт! Я еду туда! Немедленно!
Впрочем, немедленно поехать не получилось – нужно было сначала позаботиться о пьяном Саше. Друг уже плохо соображал, где находится, и Стефану пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить его ехать домой, усадить в такси и условиться с водителем, что тот доставит пассажира в целости и сохранности именно туда, куда надо.
– У него несчастье, сын сегодня умер, совсем крошечный, – объяснял Стефан всем невольным свидетелям. И люди отнеслись к ситуации с пониманием. Будь рядом Лиза, она обязательно сравнила бы швейцарцев и русских – вот, мол, какие в Европе все добрые и отзывчивые, а в России народ озлобленный, и никому ни до кого дела нет. Не то что помочь тем, кто попал в беду, у русских снега зимой – и то не допросишься. Однако Стефан такой позиции не придерживался. С его точки зрения русские были не менее доброй и сердечной нацией, чем кто-либо, – просто в Европе жизнь не в пример счастливее и благополучнее. Когда не надо постоянно справляться с собственными проблемами, то гораздо больше возможностей решать чужие.
Итак, такси увезло Сашу в сторону дома, где он снял квартиру на время пребывания семьи в Лугано. Стефан сел в другое такси – он хоть и чувствовал себя абсолютно протрезвевшим после звонка Галины, но понимал, что браться за руль, когда в животе плещется такое количество спиртного, ни в коем случае нельзя.
По дороге в Беллинцону он, как ни странно, уснул. Был уверен, что после всех этих событий, обрушившихся на него в один и тот же день, еще несколько суток глаз не сможет сомкнуть от волнения, – а вот поди ж ты, отрубился, едва оказался на заднем сиденье такси. И в клинику приехал уже почти выспавшимся.
– Здесь у вас пациентка… – взволнованно говорил он дежурной на ресепшн. – Елизавета Эггер… Это моя жена. Мне позвонили, сказали, что она рожает…
– Да, она здесь, – отвечала девушка в безупречно белом халате и туго накрахмаленной шапочке, из- под которой не выбивался ни один волосок. – Не волнуйтесь, с ней все в порядке…
– Она… Она уже родила? – Стефан аж задохнулся.
– Не могу сказать, у меня пока нет сведений… Будьте любезны, подождите, пожалуйста, вон там, – она указала на мягкие кресла, стоявшие в глубине холла.
– А сколько? Сколько ждать? – Стефан задал вопрос, который очень часто задают в подобной ситуации и мужчины, и женщины. Вроде понимают абсурдность и даже глупость такого вопроса, ответить на который не сможет ни один, самый опытный врач, а все равно задают.
– К сожалению, я не могу вам этого сказать, – привычно протараторила дежурная. – Но как только у меня появится информация, я сразу вам сообщу.
Стефан покорно опустился в белое кожаное кресло. Здесь, в этой клинике, все было белым. Белая мебель, белые стены, белые халаты и шапочки… Отчего все, связанное с рождением, люди норовят окрасить в белый цвет? Может, это цвет материнского молока? Цвет чистоты и невинности? Недаром невесты тоже, по традиции, всегда в белом… Хотя не только рождение – и смерть тоже связана с белым цветом. Где-то на Востоке, кажется, в Китае, это цвет траура. Стефан где-то читал, что подарить китайцу букет белых цветов – значит оскорбить его, дать понять, что ты желаешь его кончины. Да и в Европе, и в России покойников иногда обряжают в белое. И непременно укрывают белоснежным покрывалом… Безупречно белым, как первая пеленка новорожденного. Да, именно так, цвет смерти – белый, а совсем не черный. Черный – это цвет страха, ужаса, неизвестности. А смерть не страшна. Она тяжела, она приносит невыносимое горе и отчаяние. Но страха – в том смысле, в каком принято понимать это слово, того леденящего ужаса, который так стараются разбудить в душе создатели триллеров и прочей ерунды в стиле
