сложных и отвлеченных вещах он думает все меньше. Неожиданно ему звонит приятель и просит разрешения зайти. Михайлов впускает его. Тот осматривается, боясь слежки. После того что случилось, он всего боится. А что, собственно случилось? — пытаются они вместе понять. Приятель утверждает, что к власти пришли эти. Если бы пришли эти, резонно возражает Михайлов, давно бы закрыли газеты и киоски, а они открыты как милые. И вообще все без изменений, только его и таких, как он, не берут никуда работать, и вообще они больше никому не интересны. А может, говорит Михайлов, окончательно победили те? Господь с тобой, осаживает его приятель, перед ними-то мы чем виноваты? Просто мы стали не нужны. Приятель ночует у него и утром, так же озираясь, уходит.
Утром Михайлов очередной раз пытается устроиться на работу. Его нигде не берут, не объясняя причин. После того что произошло, мягко намекают ему, вы уже не можете работать по специальности. А что такого произошло? — недоумевает Михайлов в открытую. А вы в зеркало посмотрите, говорят ему. Он смотрит и, ничего не понимая, уходит. Потом звонит любимой. Она говорит, что лучше им пока не видеться.
В трамвае он замечает, что на него слишком уж пристально смотрит один из пассажиров. Михайлов начинает бояться слежки. Он долго, опасаясь «хвоста», кружит по городу, покупает на последние копейки воблу, с какими-то мужиками ест ее в пивняке. Пивом его никто не угощает.
Он чувствует, что опускается на дно, и сила, которая прежде удерживала от падения, оставила его. Теперь его прямо-таки тянет вниз, и никто ничего не делает, чтобы его остановить, а у самого Михайлова нет сил сопротивляться. Да и к чему? Идти домой он боится: соседи явно готовы выставить его на улицу, а заступиться некому. Ему пора уходить, скрываться, как тот приятель, который давно боится ночевать дома и скитается по знакомым.
Михайлов идет на вокзал, садится в электричку и куда-то едет. Ему не важно куда. Теперь он будет только прятаться. Он так и не поймет никогда самую простую вещь; то, что случилось, — случилось с ним, а такие, как он, те, кого он считает своими, — на самом деле просто те, с кем это тоже случилось. Просто прошло в его жизни время, когда он мог быть кому-нибудь нужен и все ему сходило с рук. Прошел тот возраст. Он вступил в новую полосу жизни. А больше ничего не случилось.
Наш сад
Это телефильм. В эфире программа «Наш сад», так и анонсированная, но поставленная отчего-то на самый прайм-тайм. В прямом эфире (с бегущей строкой, со звонками в студию от заинтересованных садоводов) — женщина-ведущая и солидный, очкастый мужчина-агроном, повествующий о ранних сортах клубники.
— Ну хорошо — спрашивает ведущая, — а что вы порекомендуете жителям подтопленных, низинных участков?
— Да что вы ко мне все лезете со своей клубникой, — вдруг раздраженно говорит садовод. — От меня сегодня жена ушла, мне вообще не до вас совершенно.
Прямой эфир на глазах выходит из-под контроля.
— Вы шутите, надеюсь? — улыбается ведущая.
— Ничего подобного. Подите вон с вашей клубникой, надоели.
— Знаете что! — кричит ведущая. — Вы мне программу не срывайте, вас миллионы смотрят! У меня у самой, между прочим, сын вчера бабу привел… грязная лимитчица, наверное, с вокзала… огромные ноги, вот такие, размера сорокового… босиком грязными ногами по всей квартире… И сказал: «Мама, Надя теперь будет у нас жить».
— Ну вот и прекрасно, — заинтересованно говорит гость, — вот об этом давайте и поговорим. А то клубничка, клубничка… какая вообще клубничка!
Звонок в студию. Это звонит жена садовода.
— Коля! — кричит она. — Зачем ты меня позоришь на всю страну? Ведь я предупреждала тебя, прежде чем уйти, ведь ты доводил меня, Коля! Я столько раз клялась оставить Виктора, но ты же по- прежнему храпишь, не следишь за собой, носишь эти ужасные брюки… копаешься в своих горшках… Ты забыл, когда дневник у ребенка проверял!
Этот звонок перебивается другим, молодой человек звонит в студию:
— Эй, ребята! Вы хорошо там сидите, я чувствую. Я к вам сейчас еду с бутылкой. Пропуск там закажите, в «Останкино».
Ведущая заказывает пропуск. В студию беспрерывно звонят, перебивая друг друга, самые разные люди. Они жалуются на все — от ревности мужа до наглости сантехника, от нехватки денег до страха перед реальностью. Садовод и ведущая пытаются их утешать. К ведущему, предварительно позвонив, приезжает девушка, которой он понравился, она готова заменить жену. Шоу продолжается уже полтора часа. Но странное дело — становится нестерпимо уныло от мелочных и жалких несчастий. Люди разучились их преодолевать, поскольку утешаться им нечем. Чувство общности не возникает. Ведущему не о чем говорить с девушкой, которая приехала к нему. Коммунальная иллюзия прежнего единства рушится на глазах, и скоро всем этим людям безнадежно скучно друг с другом.
А телефоны все звонят, и какая-то старушка требует наказать продавца, обсчитавшего ее… Камера плутает по всей студии — оператор бросил ее и присоединился к скромному пиршеству. Ему одному весело — он никогда еще не пил в прямом эфире и не знал, что такое возможно.
В какой-то момент от количества звонков не выдерживает техника, плавится кабель, и несколько минут по экрану плывут одни помехи. После чего возникают титры, идущие на фоне известной картины Босха «Сад радостей земных».
Механическая пьеса для неоконченного пианино
Фильм Д.Месхиева «Механическая сюита» (сценарий Г.Островского по мотивам одноименной повести С.Чихачева, опубликованной в «ИК», 2001, № 8) похож на все отечественные фильмы сразу. Фабула его перекликается с «Второстепенными людьми» К.Муратовой, способ сюжетосложения — с «Днем полнолуния» К.Шахназарова, стилистика — с «Особенностями национального всего» А.Рогожкина, финал — с «Андреем Рублевым» А.Тарковского. Присутствуют и фирменные знаки питерской школы с ее митьковатой, придурковатой, иронико-выспренней патетикой. В числе знаков: пригородные электрички, руинирующий жилой фонд, где обитают персонажи картины, бандиты-братья («От братьев Дамаскиных еще никто не уходил!»), песни Леонида Федорова и — в эпизодах — Юрий Кузнецов с Александром Башировым.
