Может ли Россия забеременеть от Америки
Михалков в фильме, смеясь, расстается и со своим российским прошлым, и со множеством славянофильских штампов. Он откровенно, хоть и беззлобно, смеется над сусальностью, над облегченным и поверхностным представлением о своей стране. В сущности, «Цирюльник» — фильм о том, с какой легкостью все смешное в России оборачивается страшным.
Только что веселилась Масленица — а через три минуты этот разгул выглядит уже стихийным бедствием и фейерверк кажется пожаром. Только что генерал Радлов (А.Петренко) уморительно изображал удалого русского медведя — и вот он со зверским рыком гонится за несчастным лилипутом, а потом грустно опохмеляется вместе с ним. Только что была любовь, счастье, розовые надежды — а теперь каторга, поселение, безнадежность и примирение с нею.
Михалков совершенно отчетливо говорит своей картиной: господа, все эти милые штампы, которыми мы себя тешили, обнаружили свою страшную подкладку. Идиллический царь ссорится с женой; он произносит тост за русского солдата — а в глазах у него смертельная усталость и предчувствие катастрофы. Недалекий и почти трогательный генерал вдруг железным голосом скажет: «Ко мне теперь надо обращаться „Ваше ВЫСОКОпревосходительство“!» — и лишит свою недавнюю возлюбленную всяких надежд. Террорист, в чью доброту совсем уж было поверил расчувствовавшийся зритель, честно скажет юнкеру Толстому: «А ведь я в вас потому не выстрелил, что у меня пистолет в штанах запутался!» И такими развенчаниями и пересмотрами полон весь михалковский фильм.
И тем не менее он пронизан любовью к России, только не сусальной, а подлинной. Приметами же такой России, по Михалкову, являются: дружество, «командность» (а не пресловутая «соборность»), самоирония, страстность и упрямство. О прелестях упрямства, о том, что жаль Полкана, а не Шавку, был снят и его предыдущий фильм, «Утомленные солнцем». Нынешний же — всей обрамляющей «американской» историей — наглядно доказывает, что иррациональное, бессмысленное русское упорство способно иногда победить не только логику, но и сам ход вещей.
Конечно, в этой картине есть и не менее важная тема — отношения России и Запада, своеобразное переосмысление конфликта Обломова и Штольца (если бы Штольц мог забеременеть от Обломова — схема их отношений довольно точно повторяла бы историю Джейн и Толстого).
Роман России и Америки закончился бесславно. Они попытались изменить наши традиционные ценности, но, что называется, не вписались — мы оказались отброшены на много лет назад. Но и они ушли не такие уж невредимые: их заразили наша иррациональность, наше истовое отношение ко всему, вследствие которого у нас «ничего нельзя слегка».
Главный же вопрос, на который пытается ответить сибирский цирюльник Толстой, когда смотрит вслед своей Джейн: зачем она приезжала? Значит, любила?
Выходит, любила. Но не судьба. Нам надо жить с нашими, преданными и вс? выносящими женщинами (горничная Дуняша в блистательном исполнении Анны Михалковой — новый для Михалкова женский образ, раба любви в сниженном и одновременно облагороженном варианте).
Что остается? Достоинство. Но не то достоинство, на которое так ополчились критики, не национальная гордость, но спокойное и мудрое примирение с судьбой. Демонстрируют его в фильме двое: постаревший, изуродованный юнкер и его возлюбленная, понявшая, что в ход вещей вмешиваться больше нельзя. Лично мне кажется, что в героине Джулии Ормонд михалковского больше, чем в герое Меньшикова. Но оба они подтверждают любимый михалковский тезис, обозначенный еще в «Утомленных»: будь собой, только собой. И — будь что будет. Вот и все достоинство.
Ода консерватизму
Почему я считаю, что Никита Сергеевич Михалков способен стать идеальным президентом? Ну, не только потому, что он первоклассный художник — хотя и это тоже существенно: политик обязан уметь подать себя и свою страну. Михалков на этот раз подал свой фильм очень талантливо: сыграл на обманутых ожиданиях, напугал рекламой, утешил картиной, потратил на проект очень много денег — но в массе своей не наших денег… Кстати, возглас: «На что ушли народные деньги?!» — особенно пикантен: деньги-то французские народные, как песенка про пастушку.
Один из михалковских соратников, работавший на массовых сценах картины, сказал автору этих строк: фильм можно было снять вдвое быстрее и в несколько раз дешевле. Но масштаб был бы не тот. И Михалков, одевая своих юнкеров в батистовое белье и широко всех об этом оповещая, отчасти прав: в России традиционно ценится не смысл, не польза, а размах. В этом и есть утешение наше. Иное дело, что размах этот должен быть веселым, поддразнивающим, а не мрачно-серьезным.
Но главное, почему я бы хотел видеть Михалкова президентом, — его консерватизм. Дело в том, что в России случилось ложное, глубоко порочное отождествление великодержавного патриотизма с фашизмом, и олицетворением этой путаницы стал генерал Макашов. На самом деле имперское сознание не только не тождественно фашистскому — оно прямо противоречит ему.
Консерватизм — это семейное чтение вслух, надушенные бороды, обеды в честь сорокалетия литературной деятельности какого-нибудь народника, это усадьба, походы по грибы, чай с клубникой и сливками и объяснение в росистом саду. Консерватизм — это введенная в некоторые рамки свобода слова и печати и несколько формализованное, но уютное православие. Это Александр III, удерживающий на плечах крышу вагона.
А фашизм — явление модернистское, всему этому уюту противоречащее. Это относительность любой морали, это сексуальная неудовлетворенность… Никакой сексуальной подоплеки у консерватизма нет: тут только целуются в беседках и на сеновалах. А фашизм — это Эрос в обнимку с Танатосом, черная, подпольная стихия. И русская демократия современного образца к фашизму была куда ближе, чем к здоровому русскому обществу второй половины прошлого века. Прежде всего потому, что бал у нас правило подпольное сознание, маргиналы, которые захватили и кинематограф.
Вот почему Никита Михалков так ополчился на малобюджетный проект студии Горького, на всякого рода «Упырей», на так называемые стильные и культовые фигуры, на весь этот бал мелкой нечисти. Там есть талантливые люди, но душевного здоровья нет. Фашизм — это сексуальная перверсия, садизм, экстаз, забвение здравого смысла. Консерватизм — это размеренная семейная жизнь в ее толстовском понимании, и юнкера своего Михалков так назвал не случайно.
Поэтому я и полагаю, что приход Михалкова к власти гарантирует нас от фашизма как макашовского, так и блатного толка. Ведь и фашисты, и блатные одинаково склонны к истерике и одинаково ненавидят любые нравственные законы, признавая лишь законы своего клана. Так что ни «пальцующие» бизнесмены в златых цепях, ни полунищие фанатики в лохмотьях не имеют при нем никакого шанса. А шанс получат те, кто и в наши перевернутые времена был верен себе — ходил на работу, растил детей, любил близких.
На идее дома легко примирить и демократов, и консерваторов — лишь бы не было пошлости. А пошлости у Михалкова нет: его ироничная, тонкая, легкая картина это лишний раз подтвердила. И то, что в последнее время наметился его не скажу «блок», но активный интерес к Григорию Явлинскому, в высшей степени показательно.
А уж та ярость, с какой набросилась на Михалкова значительная часть московской прессы, показательна вдвойне. Не хочет, ой, не хочет кое-кто такого конкурента! А ведь Михалков выгодно отличается еще и тем, что всей рекламной кампанией «Цирюльника» сумел весело и непринужденно развенчать культ собственной личности: ему нравится дразнить коллег, критиков и соперников. Для искусства такие дразнилки только благотворны: всегда лучше рассчитывать на сопротивление, а не на фальшивый восторг.
…На том же юбилее Ибрагимбекова в Доме кино один из сценаристов шутливо заметил: Ибрагимбеков в выигрыше потому, что он, как хорошая собака, спаривается с породистыми. Вот нашел себе бультерьера с неразжимающимися челюстями — и счастлив…
В финале вечера на сцену поднялся чрезвычайно веселый Михалков.
