появлении тигра, если не желают с ним сразиться, поднимают шум: кричат, стучат в литавры.
Шесть часов утра. День просыпается лениво. На западе синие тучи, и тонут в сизом тумане горы и даль реки. Но восток уже ясен; безмятежно искрится там река, светлая, прозрачная. Спят дальние горы в лучах, плывут плоты и корейцы на них.
Мы собираемся: складываются палатки, затюковываются вещи. С места я разбиваю мой отряд на три части: один идет прямо на г. Херион, другой идет по направлению Кегенху, а я отправляюсь сперва в бухту Гашкевича, к устью Тумангана.
К вечеру я догоню тех, что пошли на Кегенху, а через три дня мы все соединимся в Херионе.
Мы уже переезжаем реку.
Поднялся ветер, и тучи закрыли небо. Чувствуется уже осень, — холодно.
Паром, длиной до 4 1/2 сажен, может поднять до 300 пудов или 17 лошадей. Спереди он узок, но расширяется и доходит до ширины 1 1/2 сажен.
Работают два корейца, двумя веслами сзади кормы, выделывая веслом восьмерки. При полном грузе работают восемь весел.
На другой стороне реки большая песчаная отмель, ясно показывающая горизонт высоких вод (до 3 1/2 сажен, как оказалось по измерению).
Паром до берега не дошел, и мы вброд, ниже колен, прошли на берег. Корейцы предлагали перенести нас на своих плечах, но мы решительно отказались.
На берегу уже ждут две арбы, запряженные быком и коровой. Запряжка с двумя оглоблями; на шее род английской шоры из веревок, в ноздре же животного кольцо, от которого веревки проходят между рогами: этими веревками и управляют. В такую двухколесную арбу — колеса сплошные — накладывают до 15 пудов и берут по копейке с пуда и версты. Это ровно в десять раз дороже обычной нормы других стран.
У подъезжавших к нам корейцев мы меняем деньги. За наш рубль, или японский доллар, нам дали пятьсот кеш.
Кеша — медная монета, величиной между двумя и тремя копейками, с дырочкой посредине, чрез которую и нанизываются эти деньги на веревочку. Мы разменяли только шесть рублей и не знаем, куда деваться с этим грузом.
Наш проводник к бухте Гашкевича русский корейский старшина.
Просто, не соблюдая никаких формальностей, переехали мы границу Кореи, — формальностей, из-за которых нам столько пришлось возиться. Говорят, что так и дальше проедем мы всю Корею и не спросят у нас наших паспортов.
Мы едем мимо дома какого-то пограничного чиновника, и, по совету переводчика, я послал ему свою карточку, напечатанную по-корейски: «путешественник такой-то»…
Все время у подножия травой поросших гор множество живописно разбросанных, уже без заборов, фанз.
Вот и перевал к бухте Гашкевича, и с перевала уже видны и бухта и громадное озеро.
Двадцать девять лет тому назад у этой бухты погиб пароход Кунста и Альберса. Пассажиры тогда спаслись на лодке во Владивосток, а севший на мель пароход оставили на произвол судьбы.
Но когда затем возвратились за грузом, ни груза, ни парохода не оказалось: прибрежные корейцы все разграбили. Разграбили, как дети: товары, оказавшиеся вне их понимания, — они выбросили назад в море. Только водку выпили да русскими бумажными деньгами расклеили у себя окна.
Хозяева парохода жаловались тогда корейскому правительству, и в результате камни (исправник) Кегенху и мелкий пограничный чиновник поплатились своими головами за этот грабеж.
В деревушке Косани, где только четыре года назад упразднена пограничная стража, и были они казнены.
Мы въезжаем в эту деревушку; теперь это маленькая, в десять фанз, деревня, в ущелье между двумя высокими холмами.
Желтой глиной вымазанные фанзы, чистенькие, выглядят уютно. Мы остановились возле одной из самых бедных и попросили гостеприимства.
Нас сейчас же пригласили. Мы оставили здесь Бибика, приготовлять нам завтрак, а сами, Н. Е., Ким и я, поехали осматривать бухту.
Прелестное живописное место, совершенно пустынное: вода, а с запада толпа отдельных, иззубренных зеленых гор.
Тихо, неподвижно. Мы стоим на одной из командующих высот, Янди, служивших еще недавно для сигнальных огней. Такими огнями Сеул извещался о грозящей опасности.
Янди — значит последняя станция.
В груде камней, на которых разводился сигнальный огонь, множество змей. Мы убили две разновидности этих змей.
Местные жители одну из них, в три четверти аршина длиной, черную, с немного коричневыми шашками, назвали корейской змеей, а другую такой же длины, серую — китайской. Обе они ядовиты и смертельны. Но корейская кусается редко.
Невдалеке навалена еще одна груда мелких камней. Это молельня. Как заболеет ребенок, мать с шаманом идут, сюда с рисом, заколотой свиньей и молятся небу.
На обратном пути я узнал разные выражения вежливости по-корейски.
Проезжая мимо фанзы, вежливость требует слезть с лошади или по крайней мере выпустить стремена.
При встрече с женщиной соблюдается такая же вежливость. При встрече двух равных по положению, надо слезть с лошадей обоим и распростереться на земле.
Возвращаясь в деревню, мы выпустили стремена. У нашей фанзы ждет нас гостеприимный хозяин; мы входим в две чистенькие маленькие комнатки, вымазанные глиной, устланные циновкой. Квадратная сажень в ширину, меньше сажени в вышину, без окон, с одной выходной дверью, она же и окно.
При входе надо снимать обувь, но нас извиняют.
Мы пьем чай, угощаем хозяина. Затем я сажусь записывать. Немного погодя П. Н., наш переводчик, кричит откуда-то меня. Я иду к нему. Он стоит у оригинального памятника с оригинальной китайской крышей из черепицы.
Памятник со всех сторон огорожен, и можно пролезть к нему только ползком. Может быть, этот способ каждого заставит поклониться, то есть герою.
Там, внутри, на гранитном основании, стоит темная мраморная доска, вышиною в рост человека, шириной в аршин и в полтора аршина толщиной. Китайскими буквами описаны все события, послужившие поводом к постройке этого памятника.
Написано громадными буквами: Син-ген-те, что значит: одолел на этом месте.
Памятник этот поставлен богатырю Ким-кор.
Начальник заставы был тогда Ди-сун-син. Происходило это четыреста лет тому назад. Род Ким-кора и теперь еще существует в Сеуле и занимает высокие должности.
Сам Ким-кор, уроженец этой деревни, был богатырь и перебил несметное количество хунхузов на этом самом месте, когда они напали на заставу.
Рассказывавшие старались фигуре своей придать соответствующий воинственный вид, но они оставались такими добродушными, что я едва сдерживал улыбку при желании представить себе, как они стали бы драться.
Памятник содержится в большом порядке, и деревня не жалеет для того денег.
По возвращении, когда мы уселись во дворе фанзы, вошел высокий, лет пятидесяти пяти кореец с приятным и открытым лицом. За плечами его был крупный прекрасный винчестер, на двенадцать зарядов. Он весело поздоровался и спокойно, смело пошел к углу двора, где сложил свое ружье и сумки.
Это знаменитый охотник здешних мест Шин-пуги. Его знают и на русской стороне и зовут его Самсоном.
Собственно, он житель Красного Села, но охотится в Корее, так как в России охота на изюбров
