Эти три сильных мира сего оспаривают здесь власть и свое право.
Право сильного: наши винтовки за плечами заряжены и штыки при них. Веселое возбуждение у всех. Хватило бы только его, пока мы в диких и действительно опасных местах. Как бы не осилила русская беспечность.
Бибик уже говорит:
— Яки таки хунхузы: сколько ходыв, так и не видав. Да и что они могут?
В. В., наш китайский переводчик, сообщает, что сорок хунхузов ушло к Пектусану: это говорили ему и в Мусане и встречный китаец.
Все смолкают на мгновение — известие действует неприятно.
Бибик говорит:
— Хоть и сорок, як зачнем их сшивать…
Его громадная фигура качается в это время на маленькой лошадке.
— А что ж, — продолжает он, — если на пули пойдет дело, сколько их уложишь? А в штыки?
Бибик смеется.
— Он от штыка,
Слова В. В. прошли без всякого впечатления.
Я ловлю момент и прошу его на будущее время все подобные слухи сообщать только мне.
На глухом повороте стоит западня для тигров.
Западня длиною две сажени, шириною аршин. Четыре стены из бревен, вырубленных в лесу. Высота всего здания шесть четвертей. Вместо потолка громадные камни.
Входная дверца западни приподнята, с противоположной стороны такая же дверца, за которой приманка: собака, свинья.
Тигр лезет внутрь, дверь за ним опускается, и стоит он там, не будучи в состоянии ни уйти, ни съесть приманки.
Все более и более наглядные признаки глухой стороны.
Последний перевал перед Тяпнэ.
С него открывается уже новый вид: перед глазами на запад равнина с небольшими бугорками, покрытая лесом.
Здесь лес все еще никуда не годный, частью вырублен и обращен под пашню, частью растет, — все большое и хорошее гниет на земле, мелкая же чаща только глушит друг друга, и нет впечатления роста ее.
Изредка только попадаются отдельные прекрасные экземпляры лиственницы.
Лиственница, осина, липа, дуб.
Один день всего, один переход, но какая перемена: ни одного зеленого листа. Все они желтые — от дуба с темно-коричневой листвой до березы и лиственницы, нежно-золотистых.
Все листья еще на деревьях, — первая буря оборвет их.
Я с тревогой думаю, как будем мы кормить наших лошадей, но мой конь, как бы отвечая на мой вопрос, с величайшим наслаждением ест эти листья, грызет ветви, жует сухой бурьян.
Да, только на таких лошадях, если нет верблюдов, здесь и можно ездить.
На вершине перевала два молитвенных дома: кукши.
Одна в честь Оконшанте (начальника неба), другая, на противоположном скате — государственная (Вон-нан), где два раза в год молятся за императора. Первая пользуется большой популярностью во всей Корее.
Из рисунков обращает на себя внимание райская птица — аист, белый с черными крыльями и хвостом, красными лапами и клювом. Аист нарисован очень хорошо. Затем уродливая голова — Натхо — род наших дельфинов, как их рисуют в наших сказках. История этого Натхо уже известна.
Я снял фотографию и с рисунков и с самой кукши; я воспользовался моментом, когда проводник еще раз молился по моей просьбе о благополучном путешествии.
Я спохватился потом уже, что сделал неловкость, и извинялся за свою неловкость.
Он ответил:
— Я молился перед небом по просьбе и за русских.
Признаюсь, я был смущен и деликатностью его, и вежливостью, и его искусством дипломата как в отношении неба, так и меня.
Сегодня утром замерзла вода; не особенно приятно, потому что народ в партии налегке. Три солдатика при легких шинелях, а маленький кореец, кроме пиджака, ничего не имеет.
Так как теплое здесь можно достать только корейское, то в костюмах наших корейцев выйдет порядочное разнообразие: башлыки корейские, у одного пиджак европейский, у другого брюки.
— Ничего, — утешает Бибик маленького корейца, — дадим тебе ружье, все-таки за капитана бабы примут.
Что до солдат, то они с гордостью отказываются от теплого корейского платья. — Холодно будет. Бибик презрительно бросает:
— Привыкать, что ли, к цыганскому поту?
Какой-то кореец пристал к П. Н. Тот нетерпеливо несколько раз что-то ему повторяет, а кореец методично все задает тот же вопрос.
— Ах, и любопытный же народ, как дети!
Вдруг лицо П. Н. оживляется, и он начинает с очень довольным видом что-то рассказывать корейцу. Так тот и отстал.
Догоняет П. Н., и на лице его полное торжество.
— Пристал: скажи ему, зачем мы идем на Пектусан? Говорю: так, путешествуем. Нет, — зачем мы идем? Ну, я ему хорошую штуку выдумал. Говорю ему, что нашему начальнику снился сон. Прилетел к нему дракон с Пектусановского озера и сказал, что в последний день восьмой луны он поднимется на небо, и так как место освободится, то вот не хочет ли начальник положить туда в озеро кости своего деда, и тогда из рода его выйдут французские императоры. А у корейцев место после дракона считается самым счастливым, императорским. Вот, дескать, начальник и везет теперь кости своего деда; Вот теперь, говорит, понял. Очень довольный ушел.
— Зачем же вы так сделали?
— Да это еще лучше. Сам все равно выдумал бы такое, что хуже бы еще было. Я ведь осторожно, — не сказал корейский или китайский император, а чужой, французский. Ищи там. Он спрашивает: «А начальник разве нашей веры?» А я ему говорю: «Чудак, чай каждому охота быть императором, а ведь не все же императоры нашей веры». — «Верно», — говорит.
Разговор происходил с жителем последней деревни Тяпнэ, куда мы теперь и спускаемся.
За несколько часов, что мы не видели Туманган, он успел еще похудеть. Правда, стремительный поток, но сажен пять всего, и глубины — пол-аршина.
Этим, в сущности, все надежды на Пектусанское озеро, как и на то скалистый, то песчаный Туманган в смысле судоходства разбиваются. Надежды вот какие: из озера берут начало три реки — следовательно, при соответственных работах, можно всегда располагать запасом воды трех рек. Но если такие речки, то, и соединив три в одну, ничего не получим.
Остается интерес туриста, отчасти и географический, — озеро не измерено, не промерена его глубина, не исследованы его выходы, следовательно не проверены и истоки этих трех рек.
Затем вопрос дорог. Двести лет тому назад один англичанин попал на Пектусан с восточной стороны. Наш русский путешественник, полковник генерального штаба Стрельбицкий, бывший на Пектусане в 1894 году, прошел от Тяпнэ и возвратился той же дорогой назад. Хорошо бы было найти другой выход и пройти дорогой, которой не ходили еще европейцы.
По теории такая дорога должна быть, если есть выход на Туманган, то тем более должен быть выход на гораздо большую реку — Ялу.
П. Н., пользуясь рекомендательным письмом пусая, сейчас же, как приедем, сделает совет из жителей Тяпнэ.
— И без рекомендации все прибегут.
Действительно, не успели и с лошадей слезть, как все уже налицо. Бросили полевые работы.
