которые помогали поддерживать в форме ее статную фигуру.
Сегодня Викторию ждало больше работы с документами, чем она хотела бы, и опаздывать ей было ни к чему.
Это, конечно, не означало, что Эллиот Баумэн был неким тираном, который, припарковав свою машину у входа в офис, сидел с карманными часами в руке и посматривал с суровым выражением лица на входную дверь. Виктории никогда еще не приходилось работать с такими приятными людьми, как Эллиот Баумэн и два его партнера — Тэтчер Уильямс и Джон Джонсон.
В воображении Виктории три этих человека, общим знаменателем которых были седина, коренастость и дедушкин возраст, походили на средневековых рыцарей, которых вернули из отставки к активной жизни ради торжества справедливости в судах штата Виргиния.
То, что они не запугивали своих служащих, а очень уважительно обращались с ними, и побуждало Викторию выкладываться на сто десять процентов. По той же причине она не любила опаздывать. Виктория с досадой разглядывала свое отражение в зеркале, приходя в уныние от того, что волосы, которые она всегда так легко приводила в порядок, теперь отказывались ей повиноваться. Да и надетый ею белый свитер был Виктории не совсем по душе. Ей казалось, что подплечники в два раза увеличились с тех пор, как она в последний раз пользовалась ими. Она подумала, что ей больше бы подошло шерстяное охристое платье… но переодеваться было уже некогда. В последний раз поправив волосы, Виктория набрала пригоршню заколок, рассчитывая привести себя в порядок в дамской комнате офиса.
Судьбе, однако, не было угодно сжалиться над ней. Прежде чем ей удалось, наконец, выехать на мост имени Тедди Рузвельта и направиться на юг в сторону Виргинии, Виктория сломала два ногтя, забыла ключи и вынуждена была перепрыгнуть через грязную лужу.
«Вероятно, все остальное человечество тоже опаздывает», — подумала она, вырываясь из когтей дорожных пробок и наблюдая за робкими водителями, которые вели себя так, словно никогда раньше не попадали под октябрьский ливень. При такой скорости она сумеет поставить машину в гараж только к утреннему перерыву на кофе.
В хорошую погоду Виктория поехала бы на метро и с удовольствием прошла бы несколько кварталов пешком.
Прожив три года в Вашингтоне, она знала, что прохладный климат Восточного побережья отнюдь не располагает к пикникам. И, тем не менее, Виктория не согласилась бы переехать в какое-либо другое место: была одна причина, которая придавала жизни здесь волнующий оттенок. Соблазнившись блеском высокой политики, Виктория, по совету одного из своих друзей, начала с работы у конгрессмена, представлявшего ее родной штат. Это была административная должность, позволявшая ей каждодневно встречаться с такими деятелями, которых большинство людей знало лишь по газетам и телевидению.
Сознание того, что она участвует в политической жизни страны, еще больше разожгло ее аппетит. Проведя лишь неделю с конгрессменом Хоффертом, Виктория утвердилась во мнении, что Вашингтон — именно то место, где она сможет счастливо провести остаток жизни.
К тому же Вашингтон был городом, в котором она могла жить подальше от матери, оставаясь гражданкой Соединенных Штатов.
Сказанное, конечно, не означало, что Виктория и Мэрсайн стали чужими людьми. Как раз наоборот: Мэрсайн, любимая звезда американской мыльной оперы «Слезы Ниагары», полагала, что возможность считаться лучшим другом своей дочери — сверхвознаграждение за положение знаменитости. И только после того как ее устремления стали помехой планам Виктории, последняя поняла, что настало время расстаться.
— Но ты же такая хорошенькая! — настаивала Мэрсайн. — Попробуй поработать на телевидении, радость моя! Тебе понравится…
Однако Виктория еще в школьные годы была достаточно умна для того, чтобы понять одну истину: голливудский образ жизни не по ней, и она никогда не сможет привыкнуть к нему. В то время как ее ровесники буквально наизнанку выворачивались, добиваясь внимания Мэрсайн — и ее рекомендаций своему агенту, — Виктория изучала политологию. Пока ее подруги занимались на актерских курсах, она обучилась машинописи и стенографии.
Первая попытка оторваться, как говорится, от материнской юбки была предпринята еще в колледже. Правда, оказалось, что Сан-Диего расположен слишком близко от Лос-Анджелеса и тоже доступен для длинной руки материнского влияния. Даже переезд Виктории в Денвер не смог разорвать родственные узы и покончить с надеждами Мэрсайн на то, что еще одна женщина из рода Кэмерон осчастливит телевизионный экран и станет бормотать с интимным придыханием: «О, Кеннет, если бы я только знала о ваших чувствах…»
— Вашингтон?! — открыла рот от изумления Мэрсайн, когда Виктория рассказала ей о намерении работать с Лоуренсом Хоффертом. — А что там такого, чего ты не можешь добиться дома?
«Настоящая жизнь, мама», — хотела ответить Виктория, но промолчала.
Хотя они навсегда останутся матерью и дочерью и будут любить друг друга, им не суждено когда-либо прийти к взаимопониманию.
Теперь Виктории надо было сообщить Мэрсайн, что с первого августа она работает в адвокатской конторе «Баумэн, Джонсон и Уильямс».
Мэрсайн, живущая в изолированном мире юпитеров и отпечатанных через два интервала сценариев, никогда не интересовалась судьбой политиков, которые на июньских первичных выборах теряли право на повторное выдвижение своих кандидатур. Неожиданное поражение Хофферта Диллом Дегачи, конечно же, попало в заголовки всех газет, кроме еженедельного бульварного листка, который с религиозной истовостью читала Мэрсайн.
Насколько Виктория помнила, ее мать проявила интерес к выборам лишь один раз — когда президентом был избран Рейган.
— Он когда-то чуть не стал статистом в нашей телегруппе! — провозгласила Мэрсайн. — Но что-то такое произошло. Я не знаю, что… Думаю, это козни русских или еще кого-нибудь.
Поворачивая на Александрию, Виктория улыбнулась при воспоминании о наивности своей матери.
Если бы она так не походила на нее внешне, то можно было бы подумать, что ее подбросили цыгане грудным младенцем на порог особняка родителей, но забыли записать адрес, чтобы когда-нибудь вернуться и потребовать ее обратно.
Виктория сбавила ход, въезжая на дорожку, ведущую в гараж, и обогнула угол. Ей меньше всего хотелось, чтобы ее место рядом с лифтом было занято другой машиной. Но, увы! Там маячил угольно- черный «мерседес». Он стоял, словно утверждая, что место это искони принадлежит ему.
«Сегодня мне надо было просто сказаться больной», — подумала Виктория, рассуждая, не были ли все эти утренние неприятности некими мудрыми предзнаменованиями, которые пытались довести до ее сведения мириады звезд…
Проезжая мимо «мерседеса», она испытала искушение припарковать свою машину впереди его и тем самым заблокировать незнакомцу выезд.
Хотя места в гараже и не были формально закреплены, тем не менее, сотрудники придерживались молчаливой договоренности занимать каждый день одно и то же место на стоянке.
Совершенно ясно, что нарушил это правило посторонний, ибо только по неведению можно въехать в гараж и занять первое приглянувшееся место.
На сверкающем номерном знаке было начертано «ХАНТЕР-1».
Предположив, что слово это означает род занятий владельца машины [1], она ухмыльнулась. Номерной знак, оповещающий весь мир о пристрастии владельца машины к охоте на уток и на мать Бэмби, больше подошел бы проржавевшему пикапу, в котором лежало бы зачехленное ружье, а на заднем стекле которого красовался бы флаг Конфедерации.
Что понадобилось подобному типу в гараже одной из самых престижных адвокатских контор Виргинии? К тому же как он мог обладать столь дорогой машиной? Эти тайны не поддавались ее расшифровке. И только потому, что владелец «ХАНТЕРА-1» имел, по-видимому, дело к кому-то из фирмы, Виктория поборола в себе искушение загородить ему путь.
Вместо этого она молча пожелала ему «встретить на пути пару мерзких оленьих рогов с такой же надписью».
