мужчине, все крепче обнимавшему ее. Их губы разделяло уже лишь несколько дюймов.
— Почему вы не спрашиваете меня, что я делаю? — пробормотал он.
Когда она собралась ответить, Хантер закрыл ей рот поцелуем столь сладостно-страстным и неистовым, о каком до сих пор Виктория могла лишь догадываться в своих мечтах. Необоримое желание ощущать его влажные поцелуи вдребезги разнесло ее самообладание. В его могучем объятии их тела прогнулись, сливаясь воедино, и Виктория почувствовала, как подкашиваются ее ноги.
Позабыв обо всем, что уже произошло и чему еще суждено быть, Виктория желала лишь одного: она хотела, чтобы как можно дольше продолжались эти поцелуи, это волшебство. Она никогда и не предполагала, что губы могут быть столь соблазняющи! Нежное поглаживание ими перемежалось сильными, пронизывающими толчками его языка и подавленными стонами наслаждения, несомненно свидетельствовавшими о том, что Хантер О'Хари желал ее так же сильно, как она его. Его устало-нежный язык пульсировал, обвивал ее язык, возбуждая молнии желания, пронизывающие все ее тело. Она уже представляла в воображении, что значит отдаться мужчине, любовная прелюдия которого столь ярка и опьяняюща…
Виктория даже не вздрогнула при звуке упавшей на землю металлической трости.
— Не стоит ли нам притормозить? — наконец прошептал он и отстранился, позволив им дружно перевести дух.
В данный момент Виктория меньше всего хотела «притормаживать». Ведь сколько силы воли она потратила за последние недели, стараясь подавить обуревавшие ее чувства! Однако последовавшее замечание Хантера почти заставило ее рассмеяться.
— Похоже, мы пали жертвами ошибки в расписании, — сказал он. — Ведь все эти недели я мог беспрепятственно целовать вас — и что же я делал? Ждал первого вечера после приезда вашей матери.
«Моя мать, — хотела сказать Виктория, — никогда бы не осудила нас за то, чем мы только что занимались».
Его руки, лежавшие на талии Виктории, расслабились, что заставило ее обнять его покрепче. Она подняла глаза и взглянула на его лицо, которое до сих пор могла видеть лишь с определенного приличиями расстояния.
— Не знаю даже, куда нам теперь направиться, — сказал Хантер.
Не слишком ли рано сказать: «В замок»?
— В замок? — спросила Виктория.
Хантер глубоко вздохнул и ласково прикоснулся к ее ниспадающим на шею волосам, накрутил их себе на пальцы.
— Это был бы легкий ответ, — заметил он.
В этот момент ему на глаза упал луч света, и Виктории показалось, что в них засверкали слезы. Но он тут же моргнул, и видение исчезло.
— А что дурного в «легком» ответе? — спросила она, не понимая, какие могут быть сложности после того, как они так решительно признали свое единство взглядов и общее желание вывести отношения на новый эмоциональный уровень — уровень любви.
Хантер улыбнулся ей с такой нежностью, что она растаяла.
— Вы, Виктория, заслуживаете человека, который мог бы отдать вам все сто процентов своего существа. Но именно сейчас я, как бы ни хотел, сделать это не в состоянии.
— Тот поцелуй не был похож на долевую часть, — заметила она, прибегнув к юмору как своей надежнейшей обороне от того, что в его устах прозвучало отказом. — Мы с вами, по-видимому, используем разные единицы измерения.
Хантер ответил на ее вызов похлопыванием пальцами по ее щеке.
— О, Виктория… — тихо сказал он. — Чему я обязан тем, что встретил такую женщину, как вы?
— Наверное, счастливому случаю.
Хантер кивнул и прикоснулся губами к нежно-мягкой коже ее лба.
— Но мне, боюсь, потребуется «ирландское везение», чтобы удержать вас.
«Так многого и не надо», — подумала Виктория, зная, что для этого вполне достаточно двух сильных рук Хантера О'Хари.
Плюс к этому обязательно нужна правда.
— Ну хорошо! — громко сказала она, уступив его просьбе проявить терпение и понимание. — Вы знаете, где я живу.
В горле Хантера был подавлен смешок:
— В самом центре, под моей крышей.
— А я-то думала, ты спишь… — сказала Виктория Мэрсайн.
Чтобы не разбудить ее, она попыталась раздеться в темноте. Очень тихо. И все это зря.
— Что ты здесь делаешь? — пробормотала из темноты сквозь сон Мэрсайн.
— Это же моя комната! Ты помнишь?
— Я имею в виду, что, черт тебя подери, ты делаешь здесь, когда великолепный Хантер в… Кстати, где он?
— Не можешь ли ты относиться к этому поосторожней? — потребовала Виктория, хорошо понимая, куда клонит мать.
— Осторожней? К чему, дорогая?
— Ты все-таки мать. Точнее, моя мать.
— Не могу понять, о чем ты говоришь.
— Ну и прекрасно. Я слишком устала, чтобы спорить с тобой.
Мэрсайн драматично вздохнула.
— Мне знаком этот вздох, — напомнила ей Виктория. — Не хочешь ли сказать, что кроется за всем этим? Или я должна сыграть с тобой в викторину «Вопросы и ответы»? Тогда ты можешь задать мне, по правилам, двадцать один вопрос.
— Все это сводится к одному, — парировала Мэрсайн. — Ты его любишь.
— Кого?
Мэрсайн включила светильник у постели.
— Фиделя Кастро! Зачем ты спрашиваешь «кого»?
— Люблю я его или нет, это, мама, вопрос несущественный.
Мэрсайн покачала головой.
— Откуда у тебя такие радикальные взгляды? Любовь не может быть несущественной. Это — все!
— Ну, если
— Конечно,
— Всегда?
— Всегда.
Виктория присела на край своей кровати.
— А что ты скажешь о Джоне Тэппинге? — спросила она. — Ты все еще считаешь, что и в отношении его была права?
Мэрсайн с непоколебимым хладнокровием встретила пристальный взгляд Виктории.
— Я уверена, что и тут права! — решительно сказала она. — Я даже докажу тебе это завтра.
35
На следующее утро Мэрсайн не пыталась разоблачить двуличие Тэппинга, да и Виктория не так уж жаждала этого: она понимала, что ложь англичанина бросит тень и на Хантера, который либо скрыл правду от нее, либо сам пребывал в неведении.
