позвонили – коротко и робко, совсем не так, как Шатров. Корсак положил дымящуюся сигарету на край пепельницы и пошел открывать. За дверью стоял молодой парень в очках, с напряженным, умным лицом, похожий на студента-старшекурсника престижного вуза. Это был давнишний помощник Шатрова.
– Шатров здесь? – спросил лейтенант.
– В комнате. Вы бы хоть представились, что ли…
– Алексей Синицын.
Корсак отошел в сторону, впуская оперативника. Синицын вошел и протопал прямо в комнату, оставляя на ковре аккуратные мокрые следы.
– Можете не разуваться, – с ухмылкой поговорил ему вслед Корсак.
– Синицын! – приветствовал молодого оперативника Шатров. – Выпей-ка, брат, с нами. Корсак, накапай моему напарнику.
Корсак достал третий стакан.
– Товарищ майор, вы же знаете, я не употребляю, – сказал Синицын с упреком и покосился на Корсака. Во взгляде его сквозило неодобрение.
– Это приказ, – сказал Шатров.
Лейтенант вздохнул, взял стакан и, ни слова не говоря, вылил содержимое в рот. Даже не поморщился.
– Вот и ладно, – сказал Шатров. – Теперь можно и ехать. Ключи от машины не потерял?
– Мне нельзя за руль, – отозвался Синицын унылым голосом.
– Почему?
– Я выпил.
– А, ну да, как это я сразу не подумал. Ну ничего, я поведу.
Майор поднялся с кресла, пригладил на плешивом лбу прядку волос и протянул Корсаку руку. Тот ее пожал.
– В рискованные игры ты играешь, парень, – сказал Шатров. – Не считай себя самым умным. Повторяю: если пойму, что ты замешан в чем-то нехорошем, я тебя по стенке размажу, понял? Твое счастье, что Дзикевич умер естественной смертью и что в квартире не нашли твои отпечатки.
– Нельзя найти то, чего нет, – спокойно заметил Корсак.
Шатров внимательно посмотрел на него, вместо ответа вынул изо рта давно догоревший окурок и с силой вдавил его в пепельницу.
В прихожей Шатров еще раз, не стесняясь в выражениях, высказал Корсаку все, что думает о журналистах и о нем лично, снова напомнил о перспективе быть размазанным по стенке и ушел, жутко недовольный и Глебом, и состоявшимся разговором, и всей журналистской братией.
14
Оставшись один, Корсак вспомнил, что ничего не ел с самого утра. В холодильнике было шаром покати. Выходить на улицу не хотелось, живы еще были недавние страхи. Но именно поэтому Корсак, всегда с упорством и остервенением глушивший в себе ощущение страха, решил-таки выйти. Пальто журналист накинул прямо на футболку, в карман на всякий случай положил складной нож.
Прежде чем уйти, Глеб достал с антресолей столешницу, замотал ее в старое покрывало, а сверху плотно, крест-накрест, перетянул скотчем. Упакованную таким образом столешницу сунул за шкаф. Если грабители вновь нагрянут, это собьет их с толку и задержит на несколько минут. Не ахти какая хитрость, но все-таки.
Выйдя из дома, Глеб отправился в ближайшее ночное кафе задабривать разворчавшийся желудок. Стояла холодная и сырая ночь. Пахло мокрой листвой, и Глеб с жадностью глотал воздух, бодривший не хуже крепкого кофе. В темноте тускло желтели фонари, выглядевшие так уютно, что Корсак с удовольствием постоял бы под любым из них с букетом цветов, если б было кому дарить букеты.
В ночном кафе Глеб заказал себе салат из кальмаров, кусок копченой курицы и бокал вермута.
Выйдя из кафе, журналист сунул в рот сигарету и неспешно побрел к шоссе, обдумывая все, что случилось за минувшие дни. В подземном переходе дремал старик со скрипкой в руках. Походя мимо, Глеб остановился, чтобы зажечь сигарету. Старик открыл глаза и внимательно посмотрел на Корсака, потом вялым движением взгромоздил скрипку на плечо и сделал одухотворенное лицо. Остановить его Глеб не успел. Старик заработал смычком с такой яростью, будто собирался перепилить скрипку пополам. В длинном пустом переходе скрипка звучала гулко и жутковато. Корсак нахмурился.
Откуда-то появилась большая белая собака. Подошла к старику, осторожно понюхала воздух, потом села на скомканную газету и, блаженно скривив морду, стала чесаться. «Pax tibi Marce, evangelista meus[7]. Не хватает только крыльев», – усмехнулся Корсак. Он достал из кармана бумажник, вынул мятую купюру и швырнул в футляр скрипки. Затем повернулся и двинулся дальше. Старик перестал играть, сунул деньги в карман, проводил Корсака долгим взглядом, а потом протянул руку и погладил собаку.
Корсак вошел в полутемный подъезд, поднялся на свой этаж и остановился перед дверью. Сердце его учащенно забилось. Можно обмануть глаза и уши, но нос не обманешь.
Корсак осторожно открыл дверь, закрыл ее за собой на замок, прошел, не разуваясь, в комнату и зажег свет.
Ольга Фаворская сидела в кресле, закинув ногу на ногу, прикрыв глаза. Когда зажегся свет, она прищурилась и посмотрела на Глеба. Выглядела Ольга роскошно. Темные густые волосы, ярко накрашенные губы, узкая черная юбка и полупрозрачная кофточка, сшитая из какой-то немыслимой ткани – тоньше и невесомей сигаретного дыма. Глеб встал у двери и уставился на ее стройные загорелые ноги, открытые до самых бедер.
– Глеб! – сказала Ольга, улыбнувшись. – Наконец-то! Я жду уже полчаса!
Глеб прошел в комнату и сел на диван.
– Как ты вошла? – хмуро спросил он.
– Восемь лет назад ты дал мне ключ, – ответила Ольга. – За все эти годы ты так и не удосужился сменить замок.
Глеб поморщился и потер пальцами лоб. Опять начиналась мигрень.
– Я тут немного ограбила твой бар, – сказала Ольга и показала на стоявшую у ее ног бутылку коньяка. – Ты бы все равно меня угостил, а ждать просто так невыносимо.
– Зачем ты пришла?
– Я скучала.
Ольга встала с кресла и подошла к Глебу так близко, что у него закружилась голова. Затем взялась пальцами за полы кофточки и одним плавным движением сняла ее. Корсак почувствовал, как кровь прилила к щекам, как предательски задрожали пальцы, сжимающие сигарету.
Ольга села Глебу на колени, обняла его за шею и прижалась теплыми губами к его губам. Язык быстрый и горячий, метался между губ Корсака, как обезумевший птенец. Глеб слегка прикусил его. Ольга отпрянула и посмотрела на журналиста с удивлением. Ее пушистые ресницы подрагивали, на самом дне карих глаз светились искорки, как золотые монетки на дне фонтана.
Ольга неуверенно улыбнулась, вынула из его пальцев сигарету и, сделав затяжку, притушила ее в пепельнице. Потом взяла ладонь Глеба и положила себе на грудь. Глядя на ее совершенное тело, Корсак вдруг вспомнил кадры нацистской хроники тридцатых годов. Ночь амазонок в Мюнхене, факельное шествие, белокурые арийки, восседающие на конях нагишом. Вспомнил их белые груди с маленькими сосками, тугие бедра, самодовольные лица.
– Ты по-прежнему считаешь меня красивой? – тихо спросила Ольга, внимательно вглядываясь в глаза Корсака.
– Да, – ответил Глеб.
– Тогда чего же ты медлишь?
Ольга прижалась к Корсаку еще сильнее и снова попыталась его поцеловать. Он отстранился.
– Что случилось? – удивленно спросила Ольга. – Я уже недостаточно хороша для тебя?
