мы ежедневно молимся. Телевизор – его маленький домашний храм. Реклама – что-то вроде новой Библии или жития святых. Святых с гладкой кожей, белыми зубами, густыми волосами, здоровым пищеварительным трактом и могучей потенцией. Они – наши истинные светочи, ибо указуют, каким путем нам нужно идти. И путь этот ведет прямиком в супермаркет.
– Забавная точка зрения, – сказал Глеб.
– Ты находишь? – Северин покачал головой. – Нет, забавного мало, много страшного. Зрение и слух давно превратились в жуткие окна, через которые демоны проникают в наши души. И я выражаюсь не только метафорически. Я тебе не слишком наскучил?
– Не слишком. Мне всегда было интересно вас слушать.
– Тогда я, пожалуй, закончу. Видишь ли, дружище… Если чувство Бога – это самый древний из человеческих инстинктов, то разбудить его снова сможет только запах. Жрецы поняли это первыми, поняли, что запах – ближайший родственник души, поэтому стали использовать ароматные травы во время жертвоприношений…
– И брат того Святого Духа, который носился над водой?
– Да, именно.
– Поэтому они и стали умащать тела мертвецов благовониями?
Северин шутливо прищурился:
– А ты не так глуп, как кажешься. У искусства ароматов религиозные корни. Жрецы интуитивно искали запах, который мог бы связать их с Богом, приблизить их к Нему. Не сказать, чтобы им это удалось, но…
Северин оставил фразу незаконченной, так сказать, повесил в воздухе, чтобы она развернулась и расправила крылья в сознании собеседника. Но собеседник не спешил напрягаться.
– Чем бы ни были запахи раньше, сейчас они выродились в обыкновенную парфюмерию, – небрежно сказал он. – В «Кензо», «Гуччи» и «Коко Шанель». Запах стал таким же объектом моды, как тряпки.
– Тут ты прав, – вынужден был согласиться Северин. Затем поднял вилку и торжественно изрек: – Но когда-нибудь на земле появится гениальный парфюмер, который вернет аромату его первоначальное качество – проводника между миром живых и мертвых!
Северин засмеялся и снова склонился над тарелкой. Некоторое время они ели молча, потом Глеб спросил:
– Кстати, как поживает ваша невеста?
– Невеста? – Северин сунул в рот золотистую корочку и ответил с набитым ртом: – Уехала к матери, в Днепропетровск. Попытается сломить оборону.
– Вы насчет свадьбы? А что ж сами не поехали?
– Мне велено ждать результатов переговоров в Москве. Ситуация незавидная, что и говорить. Но спорить с моей невестой решительно невозможно. Стопроцентная железная леди, – со вздохом добавил Северин.
Глеб улыбнулся:
– Трудно представить вас в роли подкаблучника.
– Не самая завидная роль, согласен. Но ради любви пойдешь и не на такое.
– Здорово же она вас зацепила. Наверно, настоящая красавица?
– Она-то? – Северин задумался. – М-м… Да, пожалуй, симпатичная женщина. Но дело не только в этом. Мне с ней интересно. С годами найти интересного собеседника все труднее и труднее. Чужое мнение кажется глупым, споры – бессмысленными, люди – скучноватыми. И с этим ничего нельзя поделать. Акутагава признавался, что он не в состоянии беседовать с женщиной, даже с самой любимой, больше часа. Так вот, однажды я проговорил с ней три часа кряду!
– Это говорит о том, что ваша невеста действительно неординарная женщина, – сказал Глеб.
– Либо о том, что сам я страшно поглупел за последние годы, – усмехнулся Северин. – Как думаешь – я поглупел?
– Чтобы сделать правильный вывод, мне нужно прочесть вашу новую книгу.
– А на это у тебя, естественно, нет времени. Молодежь, молодежь… Все бегаете. Роковые страсти, столкновения характеров. Что ж, может, оно и к лучшему. Главное, чтобы в итоге все это не оказалось обыкновенной мышиной возней.
Северин положил вилку на стол, слегка поморщился и потрогал ладонью грудь.
– Что-то сегодня сердце побаливает, – сказал он. – Пойду наглотаюсь таблеток и уложу бренное тело в постель. Может, повезет, и к утру помру – тихо, без мучений, во сне.
3
Вернувшись в комнату, Глеб взял со стола колоду карт и принялся меланхолично ее тасовать, обдумывая слова Северина. В кармане брюк, сбив Корсака с мыслей, задребезжал телефон. Корсак приложил трубку к уху.
– Глеб, с тебя бутылка вискаря! – услышал он жизнерадостный голос приятеля-журналиста.
– Нарыл что-нибудь?
– А то. Твоя картина находится во Франции. Если точнее – в Руане, у некоего Мориса Леже.
– Что за тип?
– Коллекционер, и довольно известный. Специализируется на всякой чертовщине.
– То есть?
– Ну скелеты, черепа, черти, уроды. Этого добра много на старинных картинах. Ты помнишь Дениса Савенка?
– Из «Огонька»?
– Да. Так вот, в прошлом году Савенок написал о Леже большую статью. Позвони ему, и он все тебе расскажет. Есть его телефон?
– Где-то был.
– Тогда будем считать, что я свою миссию выполнил. Запомни – Морис Леже. Да, и не забудь про вискарь.
– С тобой забудешь, – усмехнулся Корсак.
Денис Савенок, старый знакомец Глеба, ответил заспанным голосом:
– Корсак? А я думал, ты помер.
– С чего это вдруг?
– Ходят слухи, что тебя посадили на перо из-за карточного долга. Но я с самого начала знал, что все это брехня. Я так всем и говорил: «Дерьмо, – говорил, – не тонет».
– Ну ты, не слишком-то резвись.
– Ладно, шучу. Чего звонишь – по делу или так?
– По делу, – ответил Глеб.
– Валяй, излагай.
Глеб изложил Савенку суть дела.
– Гм… – сказа тот, выслушав. – Дай-ка сообразить… В общем, так…
И он приступил к рассказу. Рассказ Савенка был пространным, и Глебу приходилось перебивать словоохотливого журналиста наводящими вопросами.
В конце концов удалось выяснить, что Морису Леже за шестьдесят, что в Руан он перебрался из Парижа десять лет назад, устав от столичной суеты. Что полжизни коллекционирует картины на потусторонние сюжеты и что, несмотря на столь мрачное увлечение, имеет веселый и общительный нрав. Что журналистов в общем-то недолюбливает, но к русским относится более-менее лояльно, так как его дед по матери – эмигрант из Одессы.
– Он и по-русски нормально чирикает, – сообщил Савенок. – А чего он тебе так уперся?
– У него есть картина, которая меня интересует.
– Да ну? Чую запах больших лавэ. Что за картина?
– «Искушение епископа Феофила».
– А, знаю. Это с монахом и дьяволом, который выползает из тучи дыма, да?
– Угу.
– Он вроде собирался ее продавать. Но, думаю, все-таки не продал.
– Почему?
