что-то буркнул вместо приветствия и, не подняв головы, продолжал работать. Зоя, поняв все, растерялась, начала дергать пилу в сторону. Отец сердито остановил работу. Зоя была веселой, смеялась оттого, что она не умеет орудовать пилой, и еще оттого, что отец сердился на нее. Дмитрий встал на ее место. Тронов вначале было отказался, но потом все-таки опустился на колено. Пила в их руках запела. Зоя с довольной улыбкой посматривала то на отца, то на Дмитрия, а когда груша начала заметно покачиваться, вдруг закричала: «Ой, падает!» Они перестали пилить и схватились за дерево, чтобы направить его падение в нужную сторону. Им обоим стало жаль густой, с пышной кроной груши, которая вот-вот должна была наклониться и упасть навсегда. Все трое жалели дерево по-своему. Но уже было поздно. Оно покачнулось и, заскрипев, с шумом, похожим на глубокий вздох, упало на землю. Взметнулся снег. В свете, который лился из окна, были видны на глазах Зои слезы. Тронов молча стоял над грушей, как над покойником. Для Тронова эта груша была словно живое существо, словно четвертый член их семьи. Она многое напоминала всем троим, оживляла их воспоминаниями, объединяла их. И вот она упала. Это услышала и Ирина Протасовна. Она тоже вышла из. хаты. Тут же началась какая-то очередная стычка между ней и Троновым, и Дмитрий ушел оттуда один. Зоя догнала его уже возле кинотеатра...
Запах свеженаколотых дров и воспоминание, которое, так ясно вспыхнуло в сознании, взволновали Дмитрия. Освободившись от этих тяжелых ощущений, Дмитрий вспомнил утренний разговор. Он вдруг замер и прислушался к шуму леса.
С охапкой дров Дмитрий подходил к землянке; в это время где-то в стороне Гутки глухо прозвучал выстрел. За ним второй, третий, и вот уже поднялась настоящая пальба. Дмитрию показалось, что бой вспыхнул где-то совсем рядом. Его охватило то естественное опасение, которое всякий раз вызывается у человека выстрелом. Он растерялся. Даже показалось, что отряд наткнулся, на цепь противника и что в табор сейчас ворвутся немецкие солдаты.
Он бросил дрова на землю и стоял, не зная что предпринять. К нему подбежал, часто дыша, с мокрыми, оголенными по локти руками Кузьмич.
— Сражаются! — вдохновенно прошептал он. — Сражаются...
— Это далеко? — спросил Дмитрий, вглядываясь в лес.
— Видимо, в Гутке... Ну да, наверняка в Гутке!
Дмитрий обернулся к Кузьмичу:
— У вас есть оружие?
— Оружие? Нож, сокол, нож, которым я подрезал корни, а теперь чищу картошку. — Кузьмич опять как-то беспорядочно показал руки, в которых держал тесак.
Дмитрий выхватил из. нижнего кармана комбинезона свой пистолет, вынул обойму, пересчитал патроны (Кузьмич наблюдал за всем этим с замиранием сердца) и опустил в большой карман комбинезона.
— Я пошел, отец! — сказал он, кинув ему в руки свои кожаные рукавицы.
— Не смейте этого делать, лейтенант! — крикнул Кузьмич, когда Дмитрий уже двинулся с места. — Вы еще не знаете Кума. Остановитесь!
Он сделал несколько шагов следом за Дмитрием и остановился. Лейтенант не повернулся, не оглянулся.
Выстрелы слышались все четче и четче. Сжимая в руке пистолет, Дмитрий побежал по утоптанному следу.
Если бы Дмитрий сейчас встретился с целым отрядом противника, он все равно кинулся бы в неравный бой. Одолевать расстояние, чью-то силу, чью-то хитрость, ощутить напряжение, развеять, разогнать гнетущее впечатление, которое сложилось во время разговора с Кумом, — этого жаждал Дмитрий. Вот рядом с ним, совсем недалеко, люди бьются с тем врагом, на которого он кидал с высоты бомбы...
Он бежал, не чувствуя, как часто билось его сердце, как огнем переутомления наливалось его тело, и, вырвавшись из лесу, искал глазами на белом пространстве какое-либо движение, признак боя.
В Гутке что-то горело. Дым плавал над садами и домами.
Дмитрий побежал еще быстрее. Вскоре он услышал, а возможно, ему только показалось — что-то тявкнуло возле уха. Дмитрий не остановился. И опять — то же самое. Он упал со всего разбега лицом в мягкий, приятный снег. Тут же подумал, что сделал нехорошо: до крайнего строения оставалось еще метров сто пятьдесят, а его темный комбинезон слишком заметен на белой прогалине. Надо было б достичь сарайчика. Подняв голову, Дмитрий увидел, как возле крайнего двора перебежали фигурки, Как следом за ними двое быстро поволокли пулемет, горбясь и пригибаясь до самой земли.
Пулемет задудукал. Пламя вырывалось из отверстия ствола, словно бы стараясь тоже лететь вместе с пулями, но тут же гасло.
Дмитрий короткими перебежками преодолел расстояние и подполз к пулеметчикам. Их было двое. Они сильно удивились, увидев лейтенанта. Один из них был ранен; он лежал на снегу, сжимая свою руку другой выше локтя, и сердитым голосом наставлял напарника, как надо целиться.
Дмитрий подался дальше, к следующему дому, где также под стенами стояли и лежали бойцы, стреляя. Куда палили, где засел враг, лейтенант не мог понять.
— Стреляй же, стреляй! — услышал он голос сзади и оглянулся. Кричал раненый. — По амбару резани!
Действительно, теперь и Дмитрий заметил: из двери кирпичного здания, которое стояло на бригадном дворе, по одному выбегали немецкие солдаты и скрывались за углом. Пулемет послал очередь, вторую, но солдаты убегали, отстреливаясь.
— Ну-ка дай! — строго сказал Дмитрий и, придвинувшись ближе, вцепился руками в пулемет.
Он стрелял длинными очередями: не мог оторвать пальцев от гашетки.
— Так их, так их, гадов! — радовался раненый и утрамбовывал перед собой локтями снег. — Секани, лейтенантик, еще, еще. По крыше, в окошко!
Глаза Дмитрия налились кровью, лицо стало бледным. Он видел теперь только то, что вмещалось в прорезь щитка. Окошко на крыше, дверь внизу... Нажимая на гашетку, он совершенно, не воспринимал звуков стрельбы так же, как над целью, в небе, не слышал моторов своего самолета: все поглощал боевой азарт.
Меткий огонь пулемета парализовал немцев. Стрельба с их стороны почти прекратилась. Партизаны ползком подкрадывались к подворью, обходили его. Дмитрий поволок пулемет за ними по хутору от дома к дому.
Бой разгорелся в артельном дворе — застрекотали автоматы, глуховатыми, слабыми звуками бабахнули винтовки.
Хутор притаился, словно вымер, нигде не видать живой души, помещения на бригадном дворе пооткрыты, у скирд бродит скот.
И вот наконец партизаны овладели всеми зданиями и погнали дальше через заросли камыша остатки немецкого карательного отряда. Люди то там, то здесь вылезали из укрытий, выглядывали на улицу.
Когда совсем стихло, Дмитрий оставил пулемет партизанам и поторопился к Марииной хате. Еще издали увидел возле нее на улице людей и прибавил шагу.
На подворье дымилось пожарище: от хаты остались только стены в черных подтеках и копоти, торчали обугленные деревья.
Но почему это люди столпились у ворот? Что они разглядывают?.. С тревожным предчувствием Дмитрий приблизился к ним. Хуторяне плотным кольцом окружили высокий молодой тополь. Он тоже был опален огнем.
Дмитрий протиснулся в середину круга.
К стволу дерева проволокой была привязана женщина, У ее обгорелых ног лежало погасшее пепелище. Вся она обуглилась, как и дерево. Словно ток, пронизала догадка, и Дмитрий вскрикнул:
— Мария?!
— Ой, Мария ж, Мария, — запричитала женщина, которая стояла приклонясь к тополю, в слезах, с распущенными волосами. — Спалили ее, несчастную, огнем пекучим, полымьем палючим. На живом огне сгорела. Замучили, гады, замучили. Ой, как же ты звала мужа своего далекого. Не дозвалась его, и не
