толстую сосну, он с разбегу упал под нее. Выхватил пистолет из кобуры и уже с оружием в руках подумал, что теперь он никому живым не сдастся: у него есть укрытие и полная обойма патронов — все для врагов, а последний — для себя. Он и сейчас, здесь, на земле, в лесу, еще весь дрожал от того огромного душевного напряжения, отчаянной готовности кинуть себя в огонь, стать самому грохочущим взрывом. Он совсем не помышлял, и сейчас, и в воздухе, о самосохранении. Все, что случилось с ним на высоте, во время боя: и загадочное исчезновение Шолоха, и непредвиденное спасение на парашюте, — все эти молниеносные события прошли сквозь его сознание, как обжигающий ток, как поток напряжения, страха, отваги, и оставили в его душе только неотступный холодок готовности к самопожертвованию.
Отдохнув, Дмитрий пополз дальше, в заросли, озираясь и прислушиваясь к каждому звуку.
В эти минуты Дмитрий совсем позабыл, что его окружали знакомые с детства лес и степь, что где-то неподалеку есть село, в котором его помнят; он и в мыслях не держал, что на отторгнутой врагом земле есть люди, есть жизнь. И снег, и деревья и небо, и солнце представлялись ему сейчас в каком-то неестественном свете, чужими, даже враждебными.
Дмитрий опять прилег под густым кустом ольшаника, прислушался:
Сколько так пролежал, не мог определить. Он просто ждал, когда завечереет, ему хотелось что-то услышать, увидеть, пусть даже лесную пичугу, ее щебет, но слышал только шум вершин, над которыми проносился утихающий ветер.
Но вот где-то близко фыркнула лошадь. Дмитрий замер. Да, где-то рядом скрипел снег. В просвете между елками показались сани. На санях во весь рост стоял солдат с автоматом; спереди, ссутулившись, сидел подросток и держал вожжи.
«Немец! — ужаснулся Дмитрий и взвел курок пистолета. — Только спрыгнет с саней, так в него и выстрелю», — думал Дмитрий, не сводя с него взгляда. Сани медленно скрылись за деревьями. Дмитрий все еще лежал не шевелясь. Ему слышалось, что кто-то подкрадывается сзади; он оглядывался, пронятый холодным потом. Поправив воротник, еще больше зарылся в снег и опять прислушался. Где-то совсем близко прозвучал выстрел. Дмитрий быстро пополз в заросли, подальше от санного следа. Останавливался, припадал к снегу виском, который что-то пекло, и полз дальше.
Вскоре прямо руками наткнулся на какие-то разлапистые большие следы. Было похоже, что прошел человек, обутый в унты. Дмитрий ткнулся рукавицами в ямки и оцепенел от неожиданной мысли: «Неужели это след Шолоха? Неужели штурман выпрыгнул с самолета?»
Дмитрий поднялся и пошел по следу. Незаметно для себя все убыстрял и убыстрял шаги, ему прибавляла силы надежда вот-вот увидеть впереди своего товарища.
...Бомбардировочный полк, в котором служил лейтенант Заярный, понес большие потери в оборонительных боях на Украине, и его отправили осенью в тыл для пополнения и заодно для освоения новых машин. После фронта летчики вдруг оказались в тихом, не задетом войной задонском городке с песенным названием — Лебединое.
Молодых, бравых офицеров, одетых в короткие меховые куртки, мохнатые унты и кожаные шлемофоны, сразу заметило местное население, а девушек встреча с летчиком на улице приводила в такое замешательство, что они и не знали, как с ним разойтись на узеньких дорожках. Потому не удивительно, что молодые летчики очень быстро перезнакомились с красавицами городка и после полетов рвались с аэродрома, как лошади с привязи. Приезжали на грузовике, стоя в кузове плотной массой, и, только машина останавливалась — выпрыгивали, бежали в казарму бриться, надевать наглаженные галифе, новые, с золотыми крабами фуражки, которые возили с собой как самые дорогие ценности, и, даже забывая про ужин, торопились к клубу, к аккуратным, белым как снег домикам на окраинах, где их ждали, выглядывая из окон, прекрасные девичьи глаза.
Равнодушные ко всяким удобствам и нежностям, суровые и грубоватые на вид, летчики быстро входили в прелести обыкновенной, простой жизни и, видимо, сильнее, нежели до сих пор, любили ее.
Дмитрий ни в чем не был исключением среди других. На нем тоже останавливались любопытные девичьи взгляды, и теперь, возвращаясь с аэродрома, он тоже думал о встрече. Торопливо прихорашивался, обувал сохраненные еще с мирного времени хромовые сапоги, надевал свежую белую рубашку, черный галстук и не последним оставлял, известно по разрешению начальства, казарму. Торопился он к домику на тихой улице, где жила у своих родителей, ничем не прославленных в городишке людей, молодая, пригожая, беззаботная и веселая, словно ребенок, Зоя.
Милые разговоры, вечера, прогулки в лунные, полные очарования ночи, сравниваемые с впечатлениями, полученными на фронте, открыли Дмитрию новый для него мир еще не изведанного счастья. Всего за какой-то месяц пребывания в Лебедином Дмитрий глубоко убедился, что настоящие радости жизни кроются во взаимной любви. Теперь он спрашивал сам себя, почему до сих пор не понимал, не ценил прелестей спокойной, мирной жизни? Сколько дней он провел даром, по-пустому, пренебрегая тем, чем вокруг наслаждались люди, — не любил, не слушал советов родителей о женитьбе (они до войны не раз намекали ему на это в письмах), никогда не задумывался над простым и страшным вопросом: «Кого оставлю после себя?»
Такие размышления логично подвели Дмитрия к соответствующим поступкам. На нескольких материках мира и на нашей земле шла жестокая война, которой не было видно конца-краю, на фронтах от Черного до Белого моря ежедневно умирали воины, на поле битвы мог быть брошен каждый, способный держать оружие, а молодой летчик, оказавшись на короткое время в тыловом городишке, влюбился без памяти и решил жениться. Убежденная Дмитрием в его нерушимой супружеской верности, влюбленная Зоя восстала против воли родителей: согласилась выйти замуж, покинуть Лебединое, податься вместе со своим избранником хоть в самое пекло.
Скороспелое семейство, еще не зарегистрировавшись, наняло небольшую комнату и поселилось отдельно от родителей. Все местечко узнало об этой истории и только и говорило о ней: одни осуждали, другие одобряли молодоженов, а те, кто видел их вдвоем, пригожих, счастливых и независимых, любовались ими и, вздыхая, вспоминали свои лучшие годы.
Первые дни пребывания в Лебедином были для Дмитрия такими нетерпимыми, что он даже было попросился отпустить его на фронт в действующую армию, но через месяц, прожитый здесь, он уже часто задумывался над тем, как бы ему подольше задержаться в городишке. Время теперь не шло — летело. Вот уже подоспела пора ехать на Урал за новыми машинами, а там и на фронт.
Как раз в эти дни, когда в полку уже начались разговоры о перебазировании, в Лебединое прилетела разведывательная эскадрилья. Случайная встреча Дмитрия со штурманом этой эскадрильи Шолохом и решила судьбу затаенных намерений Дмитрия.
Однажды Дмитрий пошел к местному часовому мастеру. В двери он столкнулся с незнакомым летчиком. Человек, старше его по возрасту, со шрамами на лице, почему-то так приковал к себе внимание, что Дмитрий даже загляделся на него. Открыв дверь, Дмитрий задержался, чтобы пропустить впереди себя незнакомца. В тесной, жарко натопленной мастерской они почти одновременно протянули на ладонях мастеру, низенькому горбуну, свои часы: один — наручный золотой «кирпичик» ЗИФ, другой — обыкновенную карманную «луковицу».
Мастер взял с ладоней двое часов и приложил их к ушам. Летчики улыбнулись друг другу. И те и другие часы стояли.
— Мне стекло, — сказал незнакомец.
— А моим, кажется, два камня, — сказал Дмитрий.
Летчики опять улыбнулись.
— Все вижу, все слышу. — Мастер перевел свои внимательные, застывшие, словно незрячие, глаза с «кирпичика» на старшего. — Зайдите завтра... А вы... — Он отколупнул на часах Дмитрия нижнюю крышку, хрупнув при этом ножичком. — Да... рычажок... ось... А вы, молодой человек, зайдите... после войны.
— Да что вы, отец!.. Мне без часов...
— Как без рук. Так все говорят. — Горбун еще раз посмотрел на Дмитрия из-под лохматых бровей.
— Летчику без часов... конечно, никак нельзя, — промолвил незнакомец приятным голосом.
— А летчику, да еще кавалеру, — тем более. Я вас часто вижу на этой улице. — Часовой мастер ласково посмотрел на летчика и с намеком подморгнул.
