А Петрок, Петрок-то! Гляди, дядька Василь, зуб на зуб у малого не попадает.
Смеялся дойлид Василь, вторил ему Петрок.
— Теперь и калачом тебя в лес не заманишь, а, Петрок?
— Я в него из мушкета выпалил бы, в зубра,? сказал Петрок.
— И то,? поддакнул Степка.? Что бежать, коли оружье под рукой.
Дойлид Василь покачал головой.
— Доводилось мне княжеские охоты видеть на зверя сего. В зубра дюжину копий воткнут да из мушкета не раз, не два выпалят, а он еще охотников с лошадей мечет, лбом деревья ломит. Его раззадорь ? лют и опасен станет.
Петрок слушал, дивился.
— Он, видать, и волка не боится?
— Любой зверь ему нипочем,? отвечал дойлид Василь.
— И медведь? ? не поверил Петрок.
— Бывает, наскочит зубр на берлогу, в клочья косолапого разнесет и на деревья побросает. Во многих я краях побывал, нигде зверя лучше зубра нашего не видывал.
Путники сели в возок. Отдохнувшие лошади тянули дружно.
— А бывать-то много привелось где? ? стал распытывать Петрок дойлида Василя.
— Привелось,? дойлид Василь прижмурился.? И в Вильне, и в Кракове, и в германских землях, в Праге чешской вместе с отцом Макаркою, то бишь Епифанием ныпе, который вскорости брагою нас потчевать будет, непременно. С достойным сим мужем науку в университетах одолевали.
— Что ж он в схимниках, коли так учен? ? удивился Степка.? Или князь сослал?
— То и диво, сам удалился,? вздохнул дойлид Василь.? Был Макарка городовых и церковных дел майст-ром добрым. За честь магнаты наши почитали запросить дойлида сего храм либо замок крепостной возвести. Князь несвижский Радзивилл его запрошал. Стал в те поры Макарка тщеславен зело, спесь отпрыска княжеского в нем заговорила, вот бог и наказал. Вежа великая весьма, с бойницами в три яруса, которую по указаниям его в Могилеве мурали работали, повалилась весною, в половодье, многих людей побив и покалечив. Суд церковный в том признал Макарку неповинным, место было выбрано ненадежное. Однако сам Макарий осудил себя построже. Да и жить ему стало не на что. Вот он и поклонился игумену Пустынского монастыря, с его благословения в обитель лесную удалился. Пятое лето грех замаливает, в пуще сидя.
ЛЕСОВИК
Лесная обитель инока Епифания стояла на пологом взгорке. Была то приземистая изба с просторными сенцами, крытая корьем. Перед маленькими, затянутыми бычьими пузырями оконцами врыт в землю дубовый крест, обмотанный пожухлой тряпицею, в которой с трудом угадал Петрок вышитый некогда красным рушник. Еще издали услышали басистый лай собаки.
Едва лошади втащили возок на взгорок, дверь избы скрипнула, в темном проеме показалась простоволосая голова и широкие, обтянутые армячиной плечи затворника. Собака попыталась было выскочить, однако схимник отпихнул ее ногой. Собака взвизгнула и продолжала лаять на пришельцев из глубины сенец.
— Никак ты, Василь-батюхна! Тихо, Гуляй!
Схимник скоренько захлопнул дверь и, как был, в легком армячишке и простоволосый, кинулся к приезжим, по колено утопая в снежной целине. Дойлид Василь резво выпрыгнул из санок.
Обнялись, троекратно облобызались.
— Удружил, батюхна, так удружил! ? приговаривал схимник растроганно.
— Ох, и крепок,? покряхтывал дойлид Василь.? Никак с медведями борешься, лесовик?
— Было,? посмеивался схимник, проворно выпрягая лошадей.? Не без того в дебрях сиих, всяко случалось, господи помилуй.
— А мы топтыгина полевать приехали,? дойлид Василь вскинул на плечо дорожную суму, глянул лукаво.? Али всех повывел, пять лет тут сидя?
— Не, со зверьем мирно живу, в дружбе. И грех бы мне вам берлогу показывать. Они меня не трогают, я ? их. Случилось, по правде, что во так, на коляды, вломился шатун в сенцы. Дверь высадил, собачку, Гуляя-то, норовил притиснуть. С тем схватились.
— Врукопашную? ? щурился, подзадоривал дойлид Василь.
— Господь миловал. На нож взял,? отвечал схимник.? Я ему светец в зенки, он и ослеп. А ножом под лопатку угодил, не то худо бы довелось.
Дорогим гостям схимник спроворил баньку. Постанывая, хлестались на полке дубовыми пахучими вениками.
Схимник плеснул на раскаленные камни еще ковшик квасу. От сухого жара у Петрока затрещали волосы на голове, стало не продохнуть. Хлопец скользнул с горячего полка, уткнулся лицом к дверной притолоке, ища сквознячка. Тут и Степка соскочил следом, толкнул дверь, и не успел Петрок опамятоваться, как очутился в сугробе. Петрок ахнул, Степка, окутанный белым паром, встал рядом, растирая грудь снегом. С оханьем повалился в сугроб и схимник. Дойлид Василь в снег лезть не отважился, дышал морозным духом, прислонясь к дверному косяку.
Блаженным показался после того банный душистый жар.
В избе потом сидели распоясками, Петроку, как не отнекивался, схимник накинул на плечи шубейку. Хлопца морила сладкая дремота. Слипающимися глазами он разглядывал суровое убранство лесной обители: стол из сосновых плашек, медный с прозеленью, чеканный светец на цепи, киот с древними иконами.
К Петроку подошел пес. Поглядывал неприступно, однако без злобы.
— Гуляюшка,? ласково сказал Петрок.
Пес шевельнул пушистым хвостом.
Схимник подал Петроку выщербленный ковшик с брусничным отваром и лесным диким медом. Горячее питво отгоняло дремоту. Мужики пили, как и предсказывал дойлид Василь, брагу, весьма хмельную. Потом Степка с Пет-роком забрались на полати. Степка тут же сладко захрапел, а Петрок не мог, слушал, о чем толковали схимник с дойлидом Василем.
А те все говорили, вздыхали, смеялись старым воспоминаниям.
— Ведь гостинцы я тебе и не отдал! ? вдруг ахнул дойлид Василь.
Он соскочил с лавы, зашлепал босыми ногами к порогу, к своей дорожной суме. Схимник радовался, как дитя, разглядывая подарки.
— Уж добра ты мне, Василька, навез!
Всплеснул руками, увидев красную, легкую, будто перышко, шубу.
— И кожух! Гляди-тко, черненый, ну чисто боярский! Да он-то к чему мне, лесному затворнику?
— Не век же тебе в схиме сидеть,? щурился дойлид Василь.
Схимник зажал в горсть бороду, ласково из-под косматых бровей глянул на дойлида Василя.
— Однако сказывал бы про свое житье, брате. Слыхал от странников, храм затеяли добрый в месте Мстиславском?
Дойлид Василь кивнул, налег широкой грудью на край стола, пригнул голову, тихо засмеялся, стал задумчив.
— А храм мыслю ставить украсно, однако крепко. Времена беспокойные, что ни лето ? вкруг города пищали гремят, сабли бряцают. Было бы людишкам нашим и помолиться где, и напасть перетерпеть. Ставим три главы, а задумана еще звонница, три вежи поставлено с машикулями в два яруса.
Дойлид Василь извлек из дорожной сумки листок бумаги, легко повел по ней свинцовой палочкой. Схимник приглядывался, одобрительно мычал.
— Славно, брате, весьма славно. Мне бы уж такое не под силу. Новинок много.
Ткнул толстым пальцем в рисунок кокошников.
