Однако уехал тот польский дойлид еще по первопутку в Вильню, а обратно ждали только к весне.
— Поеду-ка в Могилев,? решился дойлид Василь.? Потолкую с тамошними майстрами. Будешь тут, Степан, за главного. Храм закройте, и чтоб туда ни ногой.
Приказал дойлид всем храм покинуть, ждать лета.
Когда пришел Филька, уже никто не работал. Мужики толклись на паперти, гомонили, как потревоженные галки. И снова вспомнили, что ставлена церковь на поганом месте.
— Чтой-та они? ? спросил у Петрока Филька.
— Трещина объявилась в кумполе,? Петрок тер уши, притопывая сапогами.
А мороз к полудню еще покрепчал. Низко над посольской слободой выблеснуло из дымной стыни солнышко, замороженным яблоком неспешно катилось по заснеженным крышам.
— Запирай вход, Амельян! ? приказал дойлид Василь.? А вам, люди добрые, нечего тут толкаться. Ступайте! Сказано ? до лета в храм ни ногой.
Амелька вытолкал муралей из притвора, иным давал для острастки тумака. Мурали огрызались.
— А за тем ведьмедем не пойду, хоть режь,? крикнул Амелька.? На того дурня Калину один Лука управа.
— Да ты передал ли ему, что мной велено? ? озабоченно спросил дойлид Василь.
— Ай-т,? досадливо отмахнулся Амелька.
— Я передам! ? вызвался Филька.? Уговорю.
— Тебя тут не хватало! ? разозлился дойлид Василь.? Амелька, ступай, тащи его! А Лука где же? Пойди, Петрок, отыщи старого.
Пока искали во взбудораженной толпе иконописца, никем не замеченный Филька шмыгнул в храм. Внутри было до того тихо, что хлопца взяла оторопь. Только где-то высоко на подмостях сопел и возился ничего не подозревавший Калина.
— Калина, эй! ? позвал Филька.
Несмелое какое-то эхо разнесло голос хлопца по храму, подняло ввысь, туда, где свод был подобен лазоревому весеннему небу.
— Э-эй! ? снова подал голос Филька.
И то ли от этого Филькиного вскрика, или от того, что сильнее заворочался, шатнул подмости Калина, что-то вверху громко ухнуло, как бывает на Вихре в сильные морозы, густо посыпалась известка, мелкие куски плинфы. И еще увидел Филька, как наклонились вдруг подмости и быстро-быстро заскреб заляпанными известкою старыми сапожишками Калина, ища пропавшую опору.
— Небо валится! ? отчаянно крикнул Филька, цепенея от жути.
И, забыв вдруг, в которой стороне выход, закрыл Филька руками голову, бросился, ударил плечом в запертые царские врата...
Когда дойлид Василь увидел, как вздрогнул вдруг и начал оседать верх храма, он помертвел.
— Господи, что ж это? Господи! ? шептал в помрачении дойлид Василь, не желая все еще поверить, что это лучилось.
И не в силах стронуться с места, он все глядел потом, не отрываясь, хотя его и толкал кто-то, кричал ему что-то, глядел, как, раздвинув стены, свод наконец упал, как па-али потом, раскалываясь, затейливые, будто пасхальные йца, кокошники и осыпались изразцы закомарных дуг.
Высоко поднялся над обрушенным храмом столб морозной пыли, и был он красен зловеще ? то ли от красной пелены, вдруг застлавшей глаза дойлида, то ли от искрошенной плинфы и цемянки.
Мурали, которых обрушение смело с горы, с разинутыми ртами, обезумевшие, ринулись к развалинам, и голосов отдельных не было слышно, а только глухой стон.
На развалины первым вскочил Степка. Простоволосый, растерзанный, силился он сдвинуть большой, посеченный трещинами кусок купола, на котором виднелось ярко-лазоревое блюдце покраски.
Степке на помощь бросился Петрок, еще несколько человек. Искали засыпанного Калину.
— Филька где? ? спросил у Степки Петрок. Степка беспомощно оглянулся.
А дойлид Василь все стоял, пошатываясь, на том же месте, перед папертью.
— Что ж это, господи? ? шептал он.
И он не испугался, не отшатнулся, когда возник перед ним как посланец возмездия за неведомые грехи иконописец Лука.
Трясущимися руками поднял Лука подкатившийся едва не к самым ногам дойлида Василя обломок раскрашенного синькой кокошника.
— А-а, душегуб! Ляхам продался! ? захрипел старец и бросил камень в дойлида.
И тут Амелька подскочил к Василю Покладу.
— Каменьями нечистика! ? крикнул Амелька и тоже бросил камень, прямо дойлиду в грудь.
И так как Василь Поклад не упал, а продолясал стоять, шевеля меловыми губами и глядя куда-то прямо перед собой, люди всю свою темную ярость и страх обратили теперь на этого человека. И еще камни полетели в дойлида, и Василь Поклад упал.
— Не он это, не он! ? крикнул тогда Петрок отчаян-но, бросился к дядьке Василю.
Но слабый непонятный крик хлопца потонул в гуле мужицких голосов. Петрока оттолкнули, затерли, он испугался этой беспощадной круговерти, этого мелькания серых свит, шубеек, запорошенных пылью потных бородатых лиц.
— Стойте, православные! ? раздался вдруг сильный возглас.? Стойте!
Перед толпой, заслоняя упавшего дойлида, стоял всклокоченный и гневный поп Евтихий с поднятым над головою золотым блистающим крестом.
Толпа смешалась.
— Ну кто посмеет бросить камень в святой крест, антихристы? ? грозно крикнул поп Евтихий, смиряя злобный гул.
ОТКАЗ ДОЙЛИДА
На исходе третьей недели дойлид Василь поднялся. Ничего уже не болело у него, а была лишь слабость во всем теле и непривычная пустота в голове ? ни единой мысли, никаких желаний. Он вставал по утрам, потому что так делали все, и было нехорошо валяться в постели, когда уже ничего не болит, нехорошо перед хлопотуньей сестрой и перед паробком, который громко, бодрясь, покрикивал во дворе на дуревшую от безделья лошадь.
Почти никто теперь не навещал дом дойлида, лишь раза два, еще когда Василь метался в горячке, срывая с себя повязки и примочки, приходил отец Евтихий. И, узнавая его, порывался с постели навстречу, казнился перед попом:
— Хотел как лепей, батюшка,? бормотал дойлид,? чтоб светло и украсно, без члененья храм, дабы высь была, не давило... А надо б столпы, и на них верх утвердить. Ох, вижу, все теперь вижу и ведаю. Бес попутал, гордыня... А Калина... Ох, Погубитель я! Батюшка!
— А ты терпи, терпи, раб божий, смири гордыню-то,? отвечал поп, внося еще большее смятение в истерзанную сомнениями душу дойлида.
И тогда спешила к брату Маланья. Горбунья с ворчанием укладывала, укрывала Василя.
— Не ты, Василе, виною,? утешала она.? Уж я узнавала у майстров. Бают, что не без вражьей руки дело обошлось.
Дойлид переводил взор на отца Евтихия, и поп кивал согласно.
— А ты б не набирал в голову черных дум,? говорил поп.? Бог даст, еще и украсней возведем храм. Ты поднимайся, все ладно будет.
И Петрок словам таким дивился ? ведь сам видел, как разбирают стены обрушенного храма, везут санно, что к Ильинской церкви, а что к обители Никоновой. Но не хотел Петрок осуждать попа Евтихия ? в утешение хворому говорил тот неправду. Горбунья бы сказала ? то святая неправда. Одного боялся Петрок ? вдруг у него спросит дядька Василь: «Что с храмом?» Как отвечать? Неправды не хотел Петрок, а правда
