И тут не смог молчать более Петрок, крикнул:
— То он, Амелька, повинен в обрушении! Мы с Филькой своими глазами видали, как он по храму ночью шастал.
— Петрок! ? разозлился Василь Поклад.? Старшие говорят ? твое дело молчок.
Только горбунья приметила, как вздрогнул, переменился в лице ксендз. Однако тут же на губах его появилась благодушная усмешка.
— Не надобно строго наказывать отрока,? вступился ксендз.? Однако, хлопчик, вот и ты был ночью в храме, а что с того?
Петрок покраснел.
— Навет на невинного ? великий грех, хлопчик,? упрекнул ксендз.
— А то не навет,? обиделся Петрок.? Мы с Филькой своими глазами...
— Не бери в сведки усопших...? покачал головой Тадеуш Хадыка.
— Али с Филькой случилось что? ? насторожился Василь Поклад.
Горбунья предупредительно кашлянула, мигнула гостю.
Ксендз сделал вид, что знаков этих не приметил.
— Оттого и Стефан, былой ученик пана Василя, в обиде великой,? сказал ксендз.? Неуж не сказали тебе...
— Панок! ? шепнула горбунья.
— Не передали,? неумолимо продолжал Тадеуш Хадыка,? что нашли отрока под каменной глыбою? Ты вот до поспольства льнешь. А будет ли тебе от него прощенье за гибель агнца невиновного?
Схватился Василь Поклад за грудь, пошатнулся, будто ударил его ксендз камнем под самый дых.
— И Филька!..? слабо охнул он.? Что ж ты, Петрок, смолчал, а? И ты, Маланья?
Ксендз поднялся, полою повалив на шахматной доске фигуры.
— То мы с паном в другой день поговорим,? сказал, кланяясь.? Вижу, у пана еще не загоилось, то я в другой раз...
— Что ж не сказал, Петрок? ? снова укорил Василь хлопца, когда ксендз вышел.
Петрок, чтобы только не видеть полных укора глаз дядьки Василя, опустился на колени, принялся собирать раскиданные шахматные фигурки.
— И надобно ж так,? Василь Поклад беспокойно заходил по светлице.? И этот ворон тут как тут. Что-то учуял небось. Нет, уж ему-то ничего не достанется. Ничего после себя не покину. Жадному воронью!
Василь Поклад достал продолговатый ларец-подголовник, открыл. Лежали там свитки с чертежами строений.
— Все заберу с собой,? бормотал Василь Поклад, один за другим извлекая свитки из ларца.
Свитки полетели в камин.
Будто завороженный с каким-то даже страхом, не смея ничего сказать, глядел Петрок, как лизало свитки желтое пламя, пузырились, чернели бумажные листы.
Горбунья, войдя в светлицу, ахнула.
— Что ж ты это утворил? ? крикнула она, бросаясь к камину.
— Пусть,? отряхивал руки Василь Поклад.? Все прахом, все. Но не воронью.
Обжигаясь, горбунья выхватывала из камина дымящиеся свитки.
— Петрок! ? обернулась она.? Воды неси!
Перхая от дыма, горбунья сорвала с крюка новенький зипун, стала сбивать им пламя.
— Ай стыда у тебя нету! ? выговаривала она брату.? Ох, брате, брате...
Горбунья всхлипнула.
Василь Поклад молча повернулся и пошел в спальный покой. Шел он, как медведь, проткнутый рогатиной.
«ТАЙНЫ ТОЙ Я ТЕБЕ НЕ ОТКРОЮ...»
Теперь Василь Поклад быстро слабел. Не помогала пи принесенная от шептухи наговорная вода, ни травные всякие отвары, которые во множестве умела готовить горбунья, научившись этому у древних старух-монахинь. Василя мучила боль под левой лопаткой. Эта боль началагь после ухода ксендза. Будто невидимый нож вонзил под лопатку черный лях.
Василь Поклад от болей в груди не мог уснуть. Было трудно дышать, он чувствовал себя рыбиной, которую вынули из воды. Обрадовался, когда наконец забрезжил зеленоватый рассвет. Принесла свой отвар горбунья. Оглядела брата, скорбно поджала губы.
— Не спал, соколик?
— Муторно,? отвечал брат.? Слабость. Вот закрываю глаза и вижу одно и то ж: мутная вода свивается в воронку, и воронка все ширеет, все глубеет, тянет вниз.
— А ты испей водицы,? поднесла ставец горбунья.? Испей, полегшает. Да и усни возьми.
— Петрока жду,? сказал брат.
Он и правда ждал. Он теперь стал бояться, что не успеет Петроку сказать, что хотелось сказать обязательно.
— Прибежит Петрок,? проворчала горбунья.? Где-либо на ручьях застрял с хлопцами.
— Не успел я много, сестрица,? вздохнул Василь Поклад.? Думал таких, как Петрок, сметливых да прытких до науки, собрать, научать нашему ремеслу. Да научать грамоте не горше, чем в тех немецких академиях, чтоб не ездили...
— Стихни-ко, угомонись,? прервала брата Маланья.? Во поднимешься, еще все и зробишь. Не стар, женить во думала, невесту подыскала.
— Невесту,? усмехнулся Василь Поклад.? А невеста хороша ль?
Горбунья смахнула слезу, отвернулась.
— Скрутки мои Степану передай, ежели что,? сказал Василь Поклад.? Пусть помнит.
— Ушел твой Степан,? вздохнула Маланья.? Тот лях Зыкмун его сманил. Как вернулся из Вильни, сразу и сманил. Посулил за это послать Степку в обученье в немецкие земли.
— Ну я ему не судья,? сказал Василь.? Может, и верно удумал Степка. А скрутки передай.
Петрок еще в сенцах снял шубейку, мокрые сапоги. Перед дядькой предстал румяный, оживленный.
— Весной от тебя, брате, пахнет, солнышком,? сказал ему дядька Василь.? А рукава мочить не надобно бы. Ай запруду строил?
— Запруду,?кивнул Петрок.
— Не застудись. А так строй себе.
— Я ксендза того повстречал возле Дивьей горы,? поведал Петрок.? Крадется, волк волком.
— Ты вот что, Петрок,? сказал Василь Поклад.? Ты о людях не учись судить поспешно, хлопчик. Вот на Амельку тогда наговорил.
— Так это он, дядька! Ну попомнит, злодей!
— Уж слухай мое, Петрок,? остановил его Василь Поклад.? Ты еще мало пожил, хлопчик, чтоб верно распознавать людей. Ты их не сторонись-ка, не будь сам по себе, один. Страшно это и тяжко. Мыслишь, что лепей их, ан хуже. Вот как. Тебе надобно учиться многому. А зла невесть сколько вокруг. И людей таких, что подобны кротам незрячим. Злых людей, своекорыстных, кои от того себе же во вред все творят. Мыслят ? к выгоде, ан во вред. Им слово надобно, свет. И будет тако, верь, брате. С той верою живи. А мой век, видать, весь. Потому и кажу тебе. Болей никто не скажет ведь. Разве что иди к отцу Евтихию. Просись в научение. Сам хотел за тебя просить, да не успел. Ох, чую, жжет меня что-то, томит. Еще вот собирался обучить тебя тайнам ремесла своего. Не успею...
Василь Поклад отвернулся к стене, трудно дышал.
Горбунья поманила Петрока из спального покоя. Выходя, Петрок оглянулся. И так ему вдруг нестерпимо горько стало от жалости. И ненависть холодом наполнила грудь хлопцу. Он готов был пойти хоть
