на скрипучее крыльцо, шаркнул ногами по новенькой рогожке.
Навстречу ему уж семенила из темной глуби сенец согнутая пополам тетка Маланья.
— А, прилетел, соколик дороженький,? распевно сказала она, по-птичьи, снизу вверх весело поглядывая на Петрока.? Ну то ступай в светлицу. Князь-то наш отпочивает еще после трудов. Взял, полунощник, в обычай сидеть до третьих петухов, в свитки свои уставяся, чисто колдун.
Тетка Маланья тихонько засмеялась, легко и молодо, и Петрок тут разглядел, что она еще и впрямь не состарилась, а старят ее монашеское одеяние, горб да сивая прядка, что непрестанно выбивалась из-под черного платка на висок и смуглую щеку.
Подталкиваемый теткой Маланьей, упиравшийся в смущении Петрок вошел в небольшую светлицу. В ней едва слышен был горьковатый запах жженой травы-перелета. Тетка Маланья оставила Петрока дожидаться пробуждения дойлида Василя, сама поспешив за перегородку, к печи, где покрикивал на мяукавшего от голода кота и мелко стучал ножом по доске паробок.
Однако один в светлице Петрок оставался недолго. Едва успел он умоститься на темной лаве у окна да бегло оглядеть заваленный всякой всячиной стол, дверь из спальной горницы отворилась, и в ней, пригнувшись, встал дядька Василь, часто помаргивая белесыми ресницами п потирая ладонью раскрытую грудь. Стоял он в исподнем, однако в наброшенном на плечи толстом армяке, на ногах ? опорки. Дойлид остановил взгляд на Петроке, будто припоминая что-то, и вдруг усмехнулся озорно, выпрямился.
— Пожаловал к сроку, хвалю,? в голосе дядьки Василя была некоторая хрипотца.
Василь запахнулся в армяк, выглянул на кухню.
— Испить бы, Анисимовна,? попросил он.
— Ужо сходил бы сам в сенцы, батюхна мой,? откликнулась горбунья.? Неуправка у нас, варево бы не убежало в огонь.
Дойлид Василь крякнул, вышел в сенцы.
Вернулся оживленный, на ходу вытирая мокрое лицо и бородку расшитым рушником. Докрасна растирая шею и грудь, дойлид подступил к столу, глянул на изрисованный толстым пером желтый лист бумаги. Был лист по краям прижат зелеными, под цвет травы, изразцами. Еще несколько таких изразцов лежало на краю стола, один ? наискось расколотый. Дойлид Василь остановил на нем взор, нахмурился. Бросил на крюк рушник, сказал Петроку:
— Хочу тебя, племянник, при себе на посылках держать, ежели ты не супротив. А ты бы приглядывался, что к чему, смекал. А как навостришься, учить почну нашему делу да заодно буквицы в слова вязать и выгляды строений на бумагу списывать, чтоб по ним могли затем мура-ли здание возводить и прочее всякое работать.
Дойлид Василь надел рубаху, порты, мягкие сапоги, расчесал бородку. Глянул в передний угол, на икону, кинул ко лбу персты, но тут же повернулся к Петроку.
— Дома ел ныне или так убег? Ел? Знаю вас, огольцов. Ну да брюхо не лопнет, коли и со мной поешь. Не отнекивайся и гляди весело. Так-то.
Ел дойлид Василь жадно, порывался говорить, однако стихал под строгим взором Маланьи. Тетка все подкладывала Петроку.
— Тебе для росту много есть надобно,? говорила она.? Овощ не обходи, в нем силы велики. Да жевать бы не ленился, зубы ведь не на торгу куплены, свои...
Дойлид Василь из-за стола первый поднялся. Под строгим взором сестры отмахнулся крестным знамением, вышел в сенцы, оставив дверь отворенною.
— Слухай тетку, слухай, брате! ? крикнул он оттуда.? Анисимовна хоть ворчлива, а дело бает. Игуменья ее за то вот как жаловала, отпускать не хотела.
— Э-э, непутевый,? ворчала горбунья.? А сам-то воду хлебчет, едва от стола поднявшись.
— У меня нутро иное, на заморский лад кованное,? отвечал дойлид Василь, снова прикладываясь к резному деревянному ковшику.
— Нутро у всякой твари божьей однольково,? строго глядя на Петрока, сказала горбунья.? Опосля водой холодною нутро остудишь, и еда там запрется. А с того многие недуги приходят человеку.
— Ну вот, пока ели, совсем ободнялось, пора и за дело,? не слушая сестру, молвил дойлид Василь.
Петрок с готовностью вскочил.
— Не поспешал бы отразу,? укорила Маланья.? Поворотился бы к образам да лоб перекрестил, дитятко.
В кожаную узкую суму дойлид положил два бумажных свитка да еще изразец расколотый, который перед тем видел Петрок на столе.
— Пойдем до ценинников-гончаров,? оглядываясь на Петрока, говорил дойлид Василь.? Грех для храма изразцы такие слабые работать ? от малого щелчка бьются. И цветом не горазды, игры нету, одна тусклость.
Шагал дойлид Василь широко. Петрок за ним где и вприпрыжку поспешал. У него же через плечо и сума кожаная ? исполнял первое свое поручение.
По дороге наведались в Ильинский храм, к попу Евтихию ? он же старшина братства мстиславльского. Пои нарекания дойлида слушал со вниманием: братство церковь заказало, и расход ? его. Никон-то старец со своими чернецами только посулились подсобить денежно, а затем и в сторону. С монахов не больно возьмешь, прижимисты, что твои лихвяры, деньги купцам ссужают с полуторной лихвою.
— Сам подивись, батюшка, какие нам изразцы-то поставляют,? жаловался дойлид.? В дело не боле как третий годится. А то все дрянь, труха, в руку не возьми ? сыплется. Подивись-ка вот.
Поп Евтихий разглядывал поданный ему обломок изразца, шевелил бородою.
— Купцу Апанасию выговор будет от церковного совета,? молвил он строго.? Не гнался бы за дешевизною. И так выгоду немалую от сего подряда имеет. Считай, все деньги ему переданы. Его увидишь, накажи: пусть иной ценинник изразцы работает, место Мстиславльское не оскудело на майстров добрых.
Поп Евтихий глянул на Петрока.
— Се чей отрок при тебе?
— Племянника к делу наставляю. Сирота.
— Не Тимофея ли, царствие ему небесное, сынок?
— Его.
— То-то, выгляд будто знакомый. Ну, не ленись, отрок. Научайся с прилежанием.
Поп Евтихий положил на голову Петроку пропахшую ладаном руку. Петрок поежился, рука была холодная, будто большая лягушка.
В тот же день писец купца Апанаса Белого внес в свою книгу еще расход: «Подряжен заместо Макарии Глинского ценинных дел мастер Ивашка Лыч с товарищи к тому строению храма зробить тысячу изразцов разных ценинных в длину осми вершков и болши и меньши, а поперет семи вершков. А грошей запросил тот Ивашка копу с четвертью».
Попудновать остались на Дивьей горе, с муралями.
Камнедельцы подвинулись, впуская дойлида в свой артельный круг: «Не побрезгай нашей едой, Анисимович, седай, как бывало». Кашевар принес братину с тюрей, подал по ломтю хлеба, ложки. Артельщик сотворил молитву, подал знак приступать. И необычайно сладкой показалась Петроку эта еда среди красных груд плоской плинфы и большемерпого литовского кирпича, которым выкладывали подклеты зданий, в кругу дюжих муралей, пропахших цемянкою, смолой, потом. И дойлид хлебал, похваливал.
Тут же неподалеку расположились кружками другие артели ? плотников, камнерезов. Отдельно сидели мужики, делавшие всякую подсобную работу,? их частью привез Апанас Белый из своей веси, частью пригнали из монастырского имения. Еда у подсобных была победней и радости во взорах не было ? жевали да хмуро глядели прямо перед собой. Думали о своих покинутых избах, о том, чем там бабы ребятишек кормят по весне.
Все сидели вокруг братины чинно, черпали неспешно.
— Матвейко! ? позвал дойлид, держа на весу круглую, с коротким черенком ложку.
Из ближнего круга полудновавших кровельщиков шустро вскочил чернявый, с проседью в бороде мужичок.
