Но все молчали. Говорить почему-то никому уже не хотелось.
Юра вошел в кабинет редактора и положил на стол двенадцать страниц, сложенных пополам.
— Вот, — сказал он, — ты просил что-нибудь такое… Ударное. Лучшего не найдем. Молодые ученые хотят поставить лабораторию на практические рельсы. Хотят приносить реальную пользу. А им говорят: сидите и не рыпайтесь. Занимайтесь чистой теорией.
Редактор был завален материалами, идущими в следующий номер, он был так погружен в их чтение, что, как видно, не сразу даже уловил смысл сказанного. Однако что-то, видимо, все-таки насторожило его. Возможно, это было слово 'ударное'. А может быть, что-то другое. Во всяком случае он снял свои большие роговые очки, прижал пальцами прикрытые веки, потом отпустил их и взглянул на Юрия просветленными глазами:
Это был еще не старый человек, сравнительно молодой даже. Но роговые очки и глубокие залысины делали его солидным, почти пожилым. И только теперь, когда в глазах его появился живой блеск, стало видно, что ему от силы тридцать семь — тридцать восемь лет. Редактором он был назначен недавно, прошел путь от литсотрудника, газету знал хорошо, и ему хотелось дать что-то заметное, интересное и острое, чтобы привлекало внимание.
— Так ты говоришь — интересно? Молодых зажимают?
— Да нет, не в этом дело, — сказал Юрий. — Стал бы я ломиться к тебе! Тут дело поглубже… Жила, понимаешь, научная лаборатория, занималась теоретическими разработками, люди получали хорошую зарплату, жили спокойно, тихо, мирно, их никто не трогал, они никого не трогали… И вдруг пришел молодой ученый, который разбудил их, заставил оглянуться, сказал: ребята, ведь то, что вы делаете, это важно, это нужно людям, это актуально — избавить человечество от блуждающих токов..
— Блуждающие токи? — переспросил редактор. -
Звучит. А что это такое?
— Образуются в земле такие, понимаешь, зловредные токи. Нет, чтобы течь по проводам, так они тебе, сволочи, блуждают в земле, разъедают кабели, мосты, трубы — вреда неисчислимое множество приносят…
— Так-так… Любопытно…
— Ну, вот, теорию-то они разработали. Формулы, расчеты, а практической пользы пока мало было. Да и трудно им было дать пользу, когда никто о них слыхом не слыхал. Нет у них ни денег, ни оборудования, старый профессор на свои средства приборы сооружает. В общем, кустарщина.
— Так!
— Они хотят все перестроить, пойти на заводы, на предприятия, применить новые методы защиты, пользу дать людям. Реальную пользу. Они сами отказываются от спокойной жизни. Рассказать об этом надо, привлечь внимание… Это прозвучит, может, даже движение вызовет.
— Молодец. Я вижу, за живое тебя задело, — сказал редактор. Он взял блокнот, веером пропустил из-под пальца все его странички и, убедившись, что все они исписаны до самого конца и даже на внутренней стороне обложки имеются записи, кивнул головой:
— Добро. Давай. Четырехколонник вытянешь?
— Четыре колонки? — Юрий заколебался. — Может, подвал?
— Чего там, уж давать так давать. К субботе успеешь?
— Постараюсь.
— Ни пуха тебе. И фото давай. Диаграммку можно, чтоб не слепой был кусок.
Невероятно, но факт — в один прекрасный день мы все стали знаменитостями. В субботнем номере газеты нашей лаборатории, блуждающим токам отведена половина страницы.
Газета висит в вестибюле института. Там толпа — подойти невозможно. Жора сбегал в киоск, притащил целую пачку, раздал каждому по газете, а один номер прикрепил к 'Так держать!' у стола Хатаева.
Тот пришел, глянул как ни в чем не бывало, ну, вроде это висит его очередная поздравиловка, и уселся за свой скрипучий столик просматривать бумаги.
Железный человек!
Я наблюдала — он ни разу не оглянулся, не поискал себя взглядом, а ведь, о нем там целая четверть, если не треть.
А я читала, и у меня было странное ощущение — все там как будто правильно — и про токи, и про лабораторию, и все как будто не про нас, а про кого-то другого. Про какую-то другую Женю Буртасову, которая делает сложнейшие расчеты, про какого-то другого Кима, про какого-то другого Вадима Николаевича. Это, наверное, с непривычки — впервые в жизни читала о себе в газете.
Читала, и сердце, стучало, аж в голову отдавало… Смешно и странно… Какая же это магия заключена в печатных буквах!
И вдруг все стало таким значительным, — все, что мы делаем, все, что должны сделать. Оказывается, это научный подвиг, без этого не может жить человечество, и если мы не избавим его от блуждающих токов в ближайшее время, то бог знает что может с ним случиться!..
Вот только о том, что мы делали до сих пор, сказано как-то между прочим, что ли. Да, конечно, отдается должное Лаврецкому, это он создал лабораторию, он даже за свои средства строил приборы. Но сейчас это все уже ни к чему, сейчас нужны уже другие организационные формы, другие методы, и поэтому пора обратить на лабораторию серьезное внимание.
В общем-то мы действительно оказались в центре внимания, — до обеда мы только и делали, что принимали поздравления из всех отделов, а потом удостоились даже посещения директора. Он пришел в сопровождении Ганиева и еще целой свиты и раздавал всем нам благосклонные улыбки, а Хатаеву персонально пожал руку и говорил при этом что-то очень приятное. Ганиев тоже расплывался в улыбках, тоже говорил что-то невероятно возвышенное и вообще вел себя так, словно и в помине не было того собрания.
Потом они оглядели помещение, что-то посчитали, записали и ушли. А он провожал их до двери сдержанно-вежливый, холодновато-официальный, с некоторой даже скорбно-терпеливой миной на лице. Потом он вернулся за свой стол, оглядел бумаги и сказал с веселым сожалением:
— Не дадут нам сегодня работать!
И, как всегда, оказался прав. После обеда начались звонки. Звонили из водоканала, из магазина номер тридцать четыре, из трамвайно-троллейбусного парка и даже из детского сада. Всех интересовало, насколько опасны блуждающие токи и скоро ли мы их ликвидируем. Из детсада спрашивали, не страшно ли детям играть на земле, из магазина — не может ли от блуждающих токов быть пожара, и, как говорил Жора, они, видимо, очень рассчитывали на блуждающие токи… Жора вначале с удовольствием отвечал на все звонки, с ангельским терпением объяснял, что к чему, но к концу дня настроение явно упало, он попросил Хатаева заменить его. Потом Федора вызвали к директору, и мы перестали снимать трубку вовсе.
15
— Не мешало бы съездить к шефу, а, ребята? Где он сейчас лежит? — Жора переносил картотеку, к ней давно уже не обращались, она занимала место, и он решил снести ее в угол. Тащил, и вдруг вспомнил про Лаврецкого — картотека тоже ведь его детище.
— Так как, ребята, может, съездим, газету ему отвезем…
— Вот этого и не стоит делать, — отозвался со своего места Гурьев, — лишнее волнение. Ему это сейчас ни к чему.
— Ну, какое же это волнение! Наоборот. Порадуем Старика, расскажем…
— Я был у него вчера, — негромко сказал Федор, продолжая сверять какие-то бумаги, — показал газету, рассказал обо всем.
